Город рыжих карликов

 

— Сино Лин Майн Морг… — плавал в розовом тумане пронзительный голос маленькой феи. «Про морг — это она хорошо придумала!» — вяло шевельнул я извилинами и отключился.

Во второй раз я пришел в себя окончательно и, тщетно попытавшись пошевелиться, угомонился. А заклинание, перемежаясь с долгими приступами надрывного кашля, подкатывало к завершению. С каждым его словом боль поглощалась исцеляющей силой. Вскоре я вполне ощутил свое роскошное крылатое тело и… Возможно ли это?! Задрожав от усилия, я открыл глаза. Правая нога совершенно отросла, а в целости крыльев я уже не сомневался.

Сидевшая на мне Кюс отделалась лишь основательно помятыми крылышками и кожей на личике, приобретшей цвет, некогда характерный для моего плаща, ныне полностью сгоревшего. Волшебной палочки при фее не было, а пассы она творила крайне неумело. «Это, действительно, серьезная потеря, — подумал я, глядя, как устало и порывисто машет ручками фея. — С палочкой-то оно сподручнее…» Пропев в сумасшедшем темпе последние слова заклинания, она обессилено плюхнулась на мою грудь. Кюс только сейчас заметила, что я открыл глаза и, не раздумывая, бросила в них новосотворенным песком.

Проморгавшись и разлепив покрытые ссохшейся кровавой пеной губы, я хрипло поблагодарил:

— Спасибо!

— Не за что, — молвила фея. — Ты ведь тоже спас меня, вынес из пещеры. Да, все мы что-то потеряли в этой жаровне: я лишилась волшебной палочки, а ты глаза…

—  Что?! — возопил я, поспешно ощупывая лицо. Вместо глаза в средней глазнице была полностью зарубцевавшаяся рана.

— Нового я тебе дать не смогла, то жил же ты когда-то с двумя глазами! — попыталась оправдаться Кюс. — Хорошо еще, что Прорицание сохранилось, твой пояс с карманом не сгорел, и меч на месте.

— Прорицание — это хорошо, — рассеянно пробормотал я, смотря вокруг себя и думая: «Что изменилось?»

Вместе с глазом я потерял способность видеть некоторые цвета, а далекие предметы сливались в сплошную серую черту. Я сел, заставив фею свалиться на землю. Тело слушалось прекрасно. Слегка мутило, но после раскаленного ядовитого воздуха пещеры даже это казалось наслаждением. Кюс бранилась где-то внизу, а я молча мирился с тем, что глаз восстановить не удастся.

— Успокойся! — посоветовала миниатюрная целительница, с трудом взбираясь на широкий мясистый лист.

— У тебя хорошее зрение? — спросил я.

— Да, неплохое, — ответила Кюс.

— И на том спасибо. Как ты выбралась из моего кулака?

— Испепелила его. Ты не в обиде? — невинно вопросила фея.

— Не в обиде! — заверил я, разглядывая новую кисть.

«А стрекоза неплохо потрудилась! — невольно подумал я. — Мне бы на исцеление потребовалось около недели. Неделя… Знакомый срок… Конечно же! Нашествие на Землю! Вчера оставалась неделя, а сегодня, значит шесть дней!…»

Я вскочил на ноги, и мягкая трава показалась мне скользкой палубой парусника во время шторма. Хотя я и не плавал на этих древних кораблях, тем более во время шторма, начитался в свое время о них достаточно. Фея кубарем скатилась с листа и с бросилась наутек, явно не желая быть раздавленной.

Потоптавшись на месте, но так и не найдя равновесия, я рухнул вниз, сломав толстый побег чего-то сочного и хрустящего. Откопал и сразу же продегустировал белый узловатый корень, после чего вгляделся в плесенную зелень солнца, определяя его яркость. «Уже чуть за полдень. Надо спешить!» Двигаясь на четвереньках с целенаправленностью танка, я быстро догнал улепетывающую Кюс.

— Сколько времени потребуется, чтобы долететь до столицы пурсов? — вежливо осведомился я.

— Судя по твоим крыльям, не больше дня, — рассудительно объяснила фея, поняв, что давить ее я не собираюсь. — Но до вечера мы полететь не сможем: мне надо расправить крылья, — добавила она, придирчиво выбрала травинку и, согнув ножки в коленях, повисла на ней вниз головой.

— Час, — алмазно произнес я. — Знаешь, что такое час? Так вот, даю тебе час на расправление крылышек, а потом улетаю один, если не управишься.

— Управлюсь, — скупо просеяла фея и смолкла.

«Действительно, сейчас я слишком слаб для такого долгого перелета», — подумал я и закемарил.

 

***

— Эй, соня, вставай! — кричала фея, добросовестно долбя меня по закрытым глазам.

«Устала, наверное», — пожалел я и проснулся. Открыл глаза и, получив по одному из них болезненный удар крохотной ножки, смахнул карающей шестерней назойливое насекомое. Расправившиеся крылья Кюс от оплеухи не пострадали, поэтому она не обиделась. Ее недовольство проявилось лишь в том, что в мою пятку вонзилась острая колючка.

— В следующий раз, если надумаешь будить, сядь мне на дыхальца — сразу проснусь, — посоветовал я и, напрягая мышцы пяты, вытолкнул из нее шип, который со свистом пролетел несколько метров и упал в траву.

— Учту! — лаконично ответила фея, и по ее личику легко читалось, что я могу и вообще не проснуться.

— Учту! — сказал я, отвечая на ее немое предупреждение.

«Будьте взаимно вежливы!» — вспомнил я табличку, виденную в одном из магазинов, над кассой, со всех сторон огражденной потускневшим от людского яда оргстеклом. Да, тогда я был человеком… «Был?!» — одернул я себя и не смог ответить с прежней уверенностью на этот вопрос.

— О чем задумался? — спросила Кюс почти ласково.

— Ни о чем! — я обрушил голову на ближайший камень, выбивая из нее неприятные мысли. — Сколько я проспал?

— Два часа. А если бы не разбудила, то наверняка проспал бы до вечера. Тебе благодарить меня нужно, а ты — драться… — укоризненно пропищала она.

— Спасибо, спасибо!.. — досадливо промямлил я.

Резко вскочил на ноги, пробежался, плавно взлетел и, немного покружившись окрест для пробы крепости крыльев, мягко опустился перед феей. От короткого заклинания Кюс и ее слишком размашистых пассов на моем поясе возник кособокий навесной кармашек, и она без приглашения юркнула в него. «Мне очень повезло, что стрекоза напортачила с кармашком, а не с моим исцелением, — припуганно подумая я. — Был бы тогда таким же кособоким!»

— Можно отправляться, лети точно на восток! — посоветовала фея и утонула в кармашке, небрежно запахнув его клапан.

Сориентировавшись, я полетел.

Я отмахал уже порядочное расстояние в указанном направлении, изредка консультируясь со своей спутницей, когда в жирной серой полосе горизонта начали проявляться тусклые цвета: оставшиеся глаза пытались выполнять функции потерянного третьего. Но я прекрасно сознавал, что видеть как раньше уже никогда не смогу.

— Половину пути пролетели! — ниточно пропищала Кюс сквозь разбойничий свист ветра, когда одутловатое солнце основательно присело на горизонт. — Смотри-ка!

Фея высунулась из кармашка и показала ручкой вниз. Проследив за направлением ее жеста, я наконец заметил аккуратное колечко белых расселистых гор, внутри которых удобно устроился живописный город.

— Кюс, что это за городок? — поинтересовался я.

— Если верить Прорицанию, то это Тал, город рыжих карликов, — ответила она.

Внизу тревожно загорланил рог, послышалось едва различимое бряцание. На круглых и арахисовидных башнях метались, отдаваясь беспутному ветру, иссиня-черные флажки. На огромной площади происходило муравьиное копошение. Определенно, все это надо было рассмотреть вблизи.

— А в Прорицании ничего не говорилось о характере горожан? — с надеждой спросил я.

— Нет, но думаю, что прием они нам окажут радушный. Смотри, рынок! — воскликнула фея.

— Где? — постепенно сужающимися кругами я уже планировал вниз: любопытство и голод напрочь победили осторожность. — А зачем им вон те огромные ковши? Посмотри, что в них лежит, — попросил я.

«О, милый глаз! Как мне тебя не хватает!»

Рискуя вывалиться, Кюс высунулась из кармашка по пояс и, приглядевшись, сообщила:

— Камни или плоды, похожие на камни. Может, они используют эти ковши как весы?

— Очень может быть. Но где противовес?

Наше предположение оказалось чудовищно неверным. Внизу раздалась отрывистая команда, возле ковшей произошло какое-то шевеление, и я в унисон с феей оглушительно заорал, когда те разом взметнулись вверх, посылая в нас десятки тяжелых камней. Кюс не удержалась, вылетела из кармашка, а мне предстояло очень тесно познакомиться с адскими подарочками катапульт. Как ни махал я крыльями, спастись от каменного роя не удалось. Три камня догнали меня: один перебил крыло, другой — левую ногу в голени, третий, оглушив, разбился о мою голову.

Не теряя сознания, я упал на пористый деревянный купол, прокатился по нему, сверзнулся на крытый огромными листьями навес и, проломив его, оказался на груде глиняных черепков. От меня во все стороны разбегались базарные торговцы и покупатели, такие же рыжие и мохнатые, как и вооруженные воины, которые, переворачивая прилавки, оскальзываясь на фруктах, бежали к изуродованному мной навесу. Карлики, едва достававшие мне до пояса, имели все права называться рыжими. От кончика пушистого хвоста, завязанного узлом, до кисточек длинных беличьих ушей их тела покрывал добротный пышный мех, похожий на лисий. Хвостовые узлы имели различную конфигурацию. Это было хорошо видно, так как места, где они завязывались, карлики тщательно выбривали. Одежды они не носили никакой.

Все это я успел разглядеть, пока меня волокли по площади, часто организуя встречу подошв когтистых ног с моей мордой. Волокущих сопровождала дюжина мохначей с небольшими арбалетами наизготовку. Лежащая в поясном кармане баночка с целебной мазью похрустывала, когда ее прижимало к грубым камням мостовой.

Вдруг карлики остановились в нерешительности, посоветовались на отрывистом лающем языке и, свернув с площади, протащили меня между убогими хижинами бедной окраины города к огромному продолговатому дому, сложенному из отесанных серых камней. Его комнаты, по крайней мере та, в которой меня оставили, связав, но ничего не отобрав, кроме меча, нельзя было назвать роскошными. Из обстановки здесь были представлены лишь два грубо сколоченных табурета и тюк сена, покрытый пурсячьей шкурой.

«Не слишком хорошо рыжие относятся к своим ближайшим соседям», — с мрачной веселостью подумал я, заползая на белошерстую шкуру.

Из дырки, проделанной в двери, меня пронзил любопытный взгляд морковно-красного глаза. Его владелец тут же поплатился за неосторожность, молчаливо упав за дверью, когда я смачно плюнул, точно попав в тюремный глазок. Не одному же мне ходить без глаза! Все это становилось крайне интересным, поэтому освобождаться от пут я не спешил.

Несколько минут я слышал за дверью звуки какого-то копошения, тявкающие приказы и продолжительные скулящие ответы. Потом она рывком распахнулась и с лязгом засова захлопнулась за двумя карликами, влетевшими ко мне, как видно, не по своей воле. Один из них, стараясь не глядеть в мою сторону, шмыгнул к не имеющей окон стене, бесшумно опустился на табурет и положил на мохнатые ноги огромный кусок пергамента. Другой походкой канатоходца пошел ко мне, остановился, не дойдя нескольких шагов, и неестественно громко представился на языке стронгов:

— Я — переводчик! — в доказательство он гордо показал хвост, завязанный восьмеркой.

— Охотно верю, — ответил я, тщетно пытаясь вспомнить более забавные знаки различия, чем эти.

Первый карлик записал что-то на пергаменте острой палочкой, часто опуская ее в кубический каменный сосуд. Как видно, он вел протокол. Присмотревшись, я разглядел высокие угловатые буквы.

— Я — один из немногих, кто знает твой ящеричный язык! — голос второго сорвался до хриплого визга, но глоток из чернильницы писаря помог ему справиться с волнением, и он объяснил, наконец, очевидное: — Меня послали тебя допросить.

— Вперед! — разрешил я, плотоядно улыбнувшись.

Освободив к тому времени руки, я оголил великолепные  клыки и двусмысленно расклешнил объятия. Сиреневые глаза карлика остекленело уставились на меня, а сам он сел мимо табурета, крепко ударившись рыжим задом.

— В вашем городе всех так встречают? — грозно спросил я и щелкнул зубами.

— Только шпионов! — истерично взвизгнул мохнач и затараторил: — Что, скажешь, не шпион? Не прикидывайся! Будто не знаешь, что между вашими и нашими кровная вражда! Будто не знаешь, что готовится война! Ух, вонючий василиск! — выругался он под конец и бухнулся в обморок.

Писарь уже давно пребывал в подобном состоянии. Я неспеша перерезал веревки, связывавшие ноги, тем же стальным когтем второго пальца правой руки, что и путы, схватившие ненадолго мои руки. Коготь этот я получил недавно простеньким заклинанием: мертвую плоть превратить в мертвый металл — дело нехитрое. Зная наверняка, что смотреть в глазок никто не рискнет, я дополз до карликов и связал их обрывками своих веревок, сделав из них же и кляпы. Мохнатые оказались слишком впечатлительными.

Ну, теперь можно заняться и собой. Я быстро опорожнил свой пояс, и на табурете выросла горка из дюжины серебряных дротиков, баночки с целебной мазью и семи кожаных мешочков, в которых лежало имущество феи. «Не достает только самой Кюс», — помыслил я, тщательно натираясь желтой отвратительно пахнущей жижей. Она оказала на сломанные кости поистине чудодейственный эффект, и, спустя около часа после того, как я разбил опорожненную баночку о стену, мои крылья и нога оказались в полном порядке. О, как же я устал от бесконечных травм, заживающих значительно лучше, чем на собаке!

Да, с собой я разобрался, но остались еще фея и меч. Тоска по благородному серебру меча уступила необходимости присутствия Кюс. Но откуда мне взять эту нахальную стрекозу?! Может, в Прорицании есть ответ? Я начал развязывать  мешочки и успокоился лишь тогда, когда на грубо отделанное красное дерево табурета легла микроскопическая книжка. Не дожидаясь с моей стороны никаких действий, она сама собой увеличилась до размеров обыкновенной земной книги. Создалось впечатление, будто она нанесла молниеносные удары во все стороны сразу, от чего волшебные атрибуты, мирно с ней  соседствовавшие, разлетелись по комнате. Собирать их я не стал, целиком сосредоточившись на Прорицании, безо всяких затруднений отпахнул вторую страницу, и она накрыла меня штормовой волной уже приевшегося ямба.

 

Достань из пояса мешок

И развяжи его скорее.

Волос толченых порошок

Лежит там, достоянье феи.

 

Глотай его, вокруг смотри,

И пред тобой пятно возникнет.

То Кюс. Ты с ней поговори,

И вмиг она к тебе проникнет.

 

Так я и поступил. Книга вновь приняла размеры четвертушки ластика, и я положил ее в потрепанный кожаный мешочек. Потом собрал все, что разлетелось по полу, и нашел среди этого горстку мелкого порошка мышиного цвета. Вкус у него был ужасным, всю ротовую полость и пищевод пронзили сотни сухих ядовитых иголок. Сбив ударом хвоста табурет и раздавив крылья одному из дротиков, я угорело опустошил чернильницу писаря. Боль утихла, наступило приятное опьянение: очевидно, карлики писали чьей-то кровью. Я зигзагообразно прошатнулся в угол комнаты и свалился на пурсячью шкуру. Обещанное пятно появилось сразу же, оно закружилось у меня над головой, вереща и соскальзывая на ультразвук.

— Выплюнь!!! Выплюнь, идиот!!! — остервенело визжало пятно.

Я открыл глаза, и увидел, что в ореоле света возникла фея с бешеным выражением на посиневшей рожице.

— Я нахожусь… — промямлил было я.

— Я знаю, где ты находишься, потому то видела, куда тебя тащили, и только что влетела сюда через дыру в двери! — мгновенно перебила озверевшая Кюс и, покопавшись в груде мешочков, дико взвыла: — Кретин! Ты сожрал весь порошок! Я его триста лет копила! От такого количества ты ближайшую четверть века будешь видеть это пятно и во сне, и наяву. Кто же тебя надоумил?!

Я кивнул в сторону особнячком лежащего мешочка, напрочь онемев от полученной информации.

— Ну, от него этакой подлости я никак не ожидала… Ой, ведь мне придется тот же срок слушать твои мысли!..

Это меня доконало, и я последовал примеру рыжих карликов, недвижимо пластавшихся на полу.

 

***

Я очнулся от крылатого удушья, опустившегося на мою морду светящейся кометой. Резво вскочив на ноги, я распахнул глаза и с предельной осторожностью освободился от феи, плавающей в озере желтого света. Она таки воспользовалась моим советом и уселась на дыхальца с явным намерением избавить мир от пожирателя волшебных снадобий. Что ж, ее можно было понять. Три века, как-никак!

— Извини! — жалобно попросил я, жадно вдыхая мокрый воздух с запахом гниющего сена.

— При одном условии, — донеслось с табурета, где Кюс хозяйственно копалась в мешочках, брезгливо сбрасывая на пол мои дротики.

— Каком? — полюбопытствовал я.

— Ты исполнишь мое желание, — нагло ответила сна.

— Хорошо, чем смогу — помогу,— щедро согласился я.

— Великолепно. Забыли.

— Ну, раз забыли, слетай и отопри дверь.

Вероятно, обрадовавшись, что хоть что-то смогла у меня выцыганить, фея безропотно полетела выполнять ответственное поручение. Несколько минут в абсолютной бархатной тишине, извечно воцаряющейся перед полуночью, раздавался лишь скрежет с усилием сдвигаемого засова и писклявая ругань Кюс.

Только теперь, взглянув вверх, я понял каким образом освещается моя безоконная одиночная камера. Сиреневая, красная и желтая луны, образовав в беззвездном небе равносторонний треугольник, запускали в нее сквозь мутное тугое стекло потолка пульсирующие щупальца призрачного колдовского света.

«Сейчас что-то произойдет», — отрешенно подумал я, безучастно следя одним глазом за ярким маячком Кюс, просвечивающим сквозь дверь, а другим наблюдая причудливую игру небесных тел. Связанные карлики беспокойно заворочились, замычали сквозь кляпы, и где-то кто-то в гнетущей тиши породил трель, наполненную всклень тоской и безысходностью.

И это что-то, действительно, произошло. В центре треугольника вспыхнула, налилась красным светом пятиконечная звезда. Она казалась плоской, будто вырезанный в пространстве вход в иной мир, где полыхает жадное негасимое пламя. От нее отделился туманный сгусток и плавно начал спускаться по лунным щупальцам. Не встретив препятствия, он прошел сквозь потолок, опустился невесомым облаком в нескольких шагах от меня и, завертевшись волчком, превратился в полупрозрачного призрака, небрежно закинувшего на плечо массивную цепь. В другой руке он бесплотно стискивал черный материальный жезл; мутноватый сгусток его головы увенчивала пятилепестная корона, клыки которой были направлены не вверх, а в стороны. Скрип дверного засова прекратился, пятно опустилось на пол, мерцание его стало тусклым.

— Здравствуй, Евгений! — тихо сказал призрак.

— Постараюсь! — пролепетал я, стыдливо пряча за спину цепенеющий от страха хвост.

— Не бойся, я не причиню тебе зла.

— А я и не боюсь, вот еще, приведений бояться, смешно даже!..

Я попятился и осел на табурет. Феины вещи, лежащие на нем, больно врезались мне в зад. Рыжие карлики помычали сквозь кляпы и вновь лишились чувств.

— Присаживайтесь! — гостеприимно предложил я,  мотнув головой в сторону свободного табурета.

— Не стоит беспокоиться, я не устал.

— Ну что ж… Чем обязан столь позднему визиту? — осведомился я с интонацией светского льва.

— Я пришел к тебе с деловым предложением.

— Извините, но я собирался уходить…

— Не отниму у тебя много времени, я тоже спешу. Итак, в нескольких словах: ты отдаешь мне Прорицание, а я возвращаю тебя домой.

— Чрезвычайно польщен вашим заманчивым предложением, но неумолимые обстоятельства вынуждают меня его отвергнуть. Возможно, через недельку я готов буду принять его…

— Как хочешь, — сухо молвило видение и неспешно рассосалось в воздухе.

Звезда исчезала, и симметрия фигуры нарушилась: луны разлетелись в разные стороны, будто ноги попавшей на лед коровы. Я сжал голову руками, в ней что-то хрустнуло, и мысли упорядочились. «По закону жанра меня скоро попытаются убить», — уверенно подумал я и, встав на ноги, нетвердыми шагами пошел к двери. Она отворилась легко и без скрипа. Я шагнул было за порог, но вдруг зацаплился на одной ноге, отчаянно балансируя руками. Там тлел уголек феи, спящей сном праведницы. Соблазн расшаркнуть ее по полу — варварский соблазн, возникающий при виде беззащитного насекомого, — был чрезвычайно силен.

Так, помнится, в дошкольном карапузистом детстве (дело было весной, когда сошел снег) я с одновозрастным другом копался в палой листве и прошлогодней траве под кустом снежных ягод. Быть может, искали клад или еще что, но наткнулись на множество спящих, необузданно красных в   замусоренной черноте бестравной земли божьих коровок. Это были первые насекомые, виденные нами в ту пору, и мы радостно точно землянику, набрали по горсточке. Ах, как мы ликовали, как бережно дышали в ладошки, отогревая сонь, но божьи коровки не хотели просыпаться, упрямо вдвинув ножки в бронированные брюшки, словно шасси самолетов. И мы, бросив насекомых на просыхающий асфальт, принялись остервенело топтать то, что недавно так берегли!..

Сейчас же я ограничился лишь ласковым щелбаном, от которого Кюс подлетела довольно высоко.

— Что, где?! — пискляво завопила она и, когда ее взгляд осмыслился, сонно полюбопытствовала: — Я спала?

— Судя по всему, да.

— С чего бы это?.. Ой, какая тишина-а! — она в зевке протянула последний слог. — Заснули все, что ли?

— Очень может быть, — шушукнул я и чуть громче: — Собирай манатки, и уходим.

Кюс угукнула и мигом навьючила меня мешочками. Сама же она нырнула в кармашек и свернулась там, собираясь, как видно, досмотреть прерванный сон. Я закрыл камеру на щеколду.

«Хоть мешаться не будет, стрекоза глупая!» — удовлетворенно подумал я. «Стрекоза» светящейся ракетой вылетела из убежища и с минуту молча боксировала мою морду, что было равносильно приятному массажу. Потом, погрозив кулачком и буркнув: «Сам дурак!» — рухнула обратно, досыпать. Кляня свою паршивую память, я пошел по коридору, плотно выстланному извивающимися лунными щупальцами. По стенам его чернели двери, двери, низенькие двери, рассчитанные на карликов. Открывал их одну за другой. Мохнатые обитатели комнат валялись в беспорядке, в неестественных позах: всех одновременно скопытил сон.

Я нашел то, что искал, за железной дверью с выгравированной на ней клинописью. Комната (точнее, кабинет) была уставлена мягкими диванами и креслами, массивными черными шкафами, на длинном овальном столе лежал мой меч, а вокруг валялось десятка полтора карликов. Когда я взял меч в руки, его серебряный клинок отразил мягкие лучи сиреневой луны и вспыхнул нежным перламутром.

— Я тоже рад, что мы снова вместе! — растроганно произнес я — произнес, пожалуй, слишком громко.

Один из рыжих заворочался, бессмысленно поглядел на меня рубиновыми глазками и заорал. Орал он оглушительно и самозабвенно, как не орал, наверно, ни разу. И до тех пор, пока я не прервал схожий с милицейской сиреной вопль, плашмя звезданув мечом по башке, он успел разбудить всех, включая и фею. Хитроумно сплетя пальчики на миниатюрной ручке, она испепелила кого-то спросонок и уснула вновь.

Обитатели шикарного кабинета набросились на меня скопом. Они висли на моих ногах, кусались, царапались, пытались достать меня короткими, почти игрушечными мечами (благо, что арбалетов в кабинете не было). Я в свою очередь лягался, сбрасывая с ног воинов-неумех, парировал мечом удары, похлопывал его боковиной по карликам, особо назойливых калечил. Не увлекаясь особо этим занятием, я почти беспрепятственно прошел к двери. От чешуи на моей спине отскочил шип, наверняка отравленный. Не оборачиваясь, я сделал резное движение и боковым зрением увидел, как снайпер с длинной трубкой в руке и моим дротиком во лбу осел на устланный шкурами пол.

Я распахнул дверь и шагнул в коридор. Оглядевшись, едва раздавил желание вернуться обратно. Справа и слева ко мне стремительно текли бурные реки стражников. Их сбитые поджарые тела заметно выигрывали по сравнению с брюхастыми кабинетными задохликами. Они были профессионалами. Правый поток состоял почему-то из одних арбалетчиков, несущих оружие наизготовку. Левый же мог похвастаться вопиющей разношерстностью (извините, оговорился: шерсть-то у них была как раз одинаковой), сказать точнее — разновооруженностью компании. В ней мелькали уже знакомые мне булатные мечи и (о, беззаботное детство!) харкалки. Присутствовали там и палаши, и боевые топоры, и рогатины, и булавы, и разбойничьи кистени. Видел я полдюжины мохначей с алебардами и секирами. Я легко узнал все эти орудия убийства. За год до покупки «Крысы» в нашей школьной библиотеке невесть откуда появились три полки томов со златобуквенными корешками — Энциклопедия Брокгауза и Ефрона. С тех пор я все перемены проводил за перелистыванием пожелтевших страниц почти музейной ценности. Там я и нашел под грифом «Оружие» огромный вкладыш с изображением вооружения рыжих карликов.

…На размышления о жизни мне осталось несколько секунд, и за это время смелый, но отнюдь не новый план был рожден, принят большинством голосов, откорректирован и распечатан на принтере. Я решил поступить так же, как и знаменитый барон Мюнхгаузен в щекотливом соседстве с крокодилом и львом. То есть я понадеялся нырнуть в кабинет, когда реки стражников подтекут на достаточное расстояние, а потом пробиться сквозь образовавшуюся сутолоку.

Но нападавшие либо читали Распе, либо обладали элементарной благоразумностью. Толстяк с хвостом, от узлов превратившимся в лысую шишку-нарост, осторожно выкупорился из дверного проема за моей спиной и залихватски залаял направо, налево, налево, направо. Счастливо избежав удара мечом, он бросился под прикрытие коротких болтов арбалетов. Отряды остановились и начали перегруппировку.

Арбалетчики послали по три воина на ближайшие к ним двери и выстроились правильной вдавленной дугой, открывшейся на меня в ленивом зевке. За плечами каждого из них висело по несуразно огромному колчану, болтов в котором хватило бы, наверное, на длительную оборону любой крепости. А другая группа между тем, оставляя по так же разнообразно вооруженной троице около дверей, гигантским улюлюкающим шомполом двинулась на меня.

Я машинально поставил защитное поле радиусом в десяток шагов и начал сосредоточенно копаться в трофейной памяти магистра Орбана. Под аккомпанемент арбалетных болтов, весело долбивших в невидимую преграду, и призывное свечение выхода за спинами их владельцев вспоминалось легче. Итак, прорываться надо к выходу, следовательно, сквозь арбалетчиков.

«Что же можно сделать с арбалетчиками?» — продолжил я мозгокопание. Над всеми чародеями Плимбара довлеют Запреты, нарушив которые волшебники теряют колдовские способности. Возможно, это всего лишь красивая ложь, но проверять на практике не стоит. Первый из Запретов звучит так: «Колдовство не может быть использовано против разумного существа». Нет, вы подумайте! И с этаким Запретом они готовят Вторжение на Землю! Впрочем, сейчас не время для отвлеченных размышлений…

Я мысленно перебрал все Запреты, вполне защищавшие рыжих карликов от моих посягательств, но вскоре нашел спасительную лазейку: «Чародей не имеет права превращать мертвую материю предмета в мертвую материю иного вида, если предмет непосредственно контактирует с телом разумного существа». Надо сказать, что Запреты снимались лишь в двух случаях: при дуэли между чародеями и по отношению волшебников к самим себе. Но сейчас мне представилась редкая возможность обойти Запрет.

Воины с одинаковыми арбалетами, одинаковыми громадными колчанами, одинаковыми мохнатыми мордами и одинаково завязанными хвостами выглядели близнецами. Их можно было побороть заклинанием, одним на всех, причем безо всякого вреда для мохначей. Они разве что испытают некоторое неудобство…

Я зубасто ухмыльнулся и вплотную подошел к невидимой стене; от нее все так же задорно, но гораздо реже, отщелкивались короткие болты. А в дюжине шагов позади беснующаяся рыжая толпа секирами и топорами яростно дубасила воздух, в котором появлялись и тут же исчезали трещины, похожие на голубых светящихся спрутов. «Что ж, расстояние нормальное!» — подумал я и отвернулся. Ужасный шум, волнами кочующий вокруг, совсем не беспокоил спящую Кюс, а ее тускло светящееся пятнышко неотступно меня преследовало, притулившись на границе поля зрения. «Ну и славненько! — решил я. — Без нее спокойнее…»

Мысленно повторил заклинание. Почти все арбалетчики уверились в моей неуязвимости, и стреляли лишь несколько чудаков. Время! Я упал и, падая, убрал поле. Сзади послышался грохот свалки и крики раненных из арбалетов. Шишкохвостый главнокомандующий, дико визжа, выдирал из рыжей ляжки неожиданный подарочек подчиненного. Что там в Запрете? Нельзя изменять род материи предмета, если предмет непосредственно контактирует с телом разумного существа. Непосредственно! «Так вот вам!» — злорадно подумал я и выкрикнул заклинание.

Арбалетчики, наверное, так и не поняли, какая сила повалила их назад и держала, не давая подняться, пока я бежал по их мягким лягающимся телам. Потом они, конечно, разобрались, развязав свои целые и невредимые колчаны и обнаружив, что великолепные болты стали каменными. Но это было потом. У выхода меня, как и полагалось, ждала засада. Дюжина карликов, не так уж много.

Счастливы те часы, которые я провел за книгами Дюма, в то время как мои сверстники пусками на улице кораблики. Счастливы те часы, которые я провел за книгами Петухова и Говарда, в то время как мои сверстники пускали сигаретный дым и поджигали кошек. Ибо сейчас я использовал те же приемы владения мечом и шпагой, что и знаменитые книжные герои.

Я создал огромное поле, отрезавшее меня от преследователей, но охватившее засаду. На его подпитку ушло четверть моей энергии, и я проворонил первый удар обоюдоострой секиры, который разрубил мышцы правой ноги, едва не достав до кости. Хозяин секиры раздвоился: я вложил всю силу в удар дровосека, достойный говардского Конана. Перенеся вес тела на уцелевшую левую, я легким фехтовальным приемом обезоружил ближайшего воина, и, крутнувшись на пятке с вытянутым мечом, уменьшил число атакующих до восьми. Это была слабая попытка воспроизвести один из приемов петуховского Ивана.

Боковым зрением я увидел, как взметнулся вверх узкий топорик на длинном древке. Он вполне мог раскроить мне череп. Пригнувшись, я развернулся и разрубил древко. Воин не растерялся и ударил меня получившимся острым колом в живот. Но моя чешуя выдержала, а его голубые мозги брызнули в стороны из хрупкой скорлупки черепа. Я озверелым взглядом глянул по сторонам, крутанул клинком, заляпанным густой красной кровью, с налипшими клочками рыжей шерсти. Зрители, наблюдавшие с величайшим интересом за развязавшейся гладиаторской битвой, отрывисто улюлюкали и били мечами о мой невидимый щит.

Между тем, два карлика с рогатинами наперевес паровозисто мчались ко мне, искристо трясь друг о друга крутыми плечами. Бицепсы у них взулись рыжими холмами, шерсть на холках поднялась. С изяществом тореадора я в последний миг отскочил в сторону и рубанул. Культуристы взвыли от боли, а я, злорадно ухмыльнувшись, глянул на грубые камни мостовой. Там лежали две рогатины, а на них сидели и струили красную кровь четыре мохнатых рыжих паука. Случайно взглянувший на них прохожий не сразу бы догадался, что это отрубленные кисти карликов, намертво вцепившихся в оружие.

И тут я услышал этот звук, обрывистый, сухой, аскетичный звук спущенной арбалетной тетивы. Болт прочавкал сквозь решетку ребер и выдрался из спины, пробив четвертое легкое, в которое тут же вместе с адской болью ворвался расплавленный воздух. Я задышал, как загнанная собака, переложил ответственность за снабжение организма воздухом на оставшиеся три легких, отлетел назад от страшного удара, поскользнулся на крови и рухнул вниз, но, рушась, расквитался со снайпером, метнув в него дротик.

Я упал на разрубленного карлика и не ушибся. Все пять оставшихся дееспособными воинов, радостно вереща, бросились ко мне. Тот, что первым достиг меня, булавой раздробил чешуйчатое бедро. Боль была страшной, но я успел сконцентрироваться и не допустить второго удара, подрубив бестии ноги. Но подбегали еще четверо; один из них на бегу бросил томагавк. Растранжирив последние силы, я превратил свистко летящую смерть в пенопласт.

Поле забирало уже половину моей энергии, оно убивало меня своей прожорливостью, но все же слабло. Трещины-спруты не затягивались уже. Вот одновременно надо мной взметнулись меч, боевой топор, секира, булава… Нот они начали одновременно опускаться… Вот из  моего напоясного кармашка высунулась нежная ручка с хитро  сплетенными пальцами…

Прршшффф!!! Четыре ярко горящих и дико орущих факела возникли и рухнули возле меня с запахом паленого и жареного.

— Могу поспорить, что ты нарочно дотерпела до этого момента! — слабо прошипел я.

— Ты прав, — невозмутимо ответила фея. — Встать можешь?

— Нет, — сказал я, сделав дрыганную попытку.

— Ладно, фиг с тобой! Возьми треть моей энергии, — щедро предложила она и села мне на темя.

Я ощутил приятный паводок свежих сил. Трещины, избороздившие защитное поле, исчезли, и я бодро пополз к тюрьме, волоча бессильные ноги.

— Крылья целы? — осведомилась донорша.

— Целы, целы… — пробормотал я, подтягивая израненное тело на дверных петлях.

Опираясь спиной на стену здания и неловко перебирая непослушными ногами, я встал. Потом отдышался, окованно шагнул вперед, расправил перепончатые крылья и отслоился от земли, убрав поле у самого его предела. Силы прибавилось. Грузно, как старый пеликан, я полетел выше и выше. «Цвонк! Цвонк! Цвонк!» — защелкали внизу арбалеты, и маленький болт вонзился мне на прощание в левую ляжку. Я скупо плюнул в мохначей ядовитой слюной и, поливая всполошенных горожан черной кровью, полетел прочь из города, к таинственной столице пурсов. Да, приземляться будет очень сложно!

Я оставил позади ровное колечко скал, где застрял город карликов, и полетел на юго-восток, как и было сказано феей. Она отдавала мне уже две трети жизненной энергии и едва держались на темени, но энергия не могла заменить кровь. Робкий рассвет, нежно-зеленый, как маленький клейкий листочек, выбравшийся из жесткой почки, или тому подобное романтическое сюсюканье, пронзил мутную пленку моих крыльев, подкравшись сзади. Он же высветил далеко впереди лесную проплешину огромного размера, на которой было что-то, созданное искусственно.

А может, это просто скальная россыпь, а те белые флажки — обрывки облаков, зацепившихся за горные пики? А та тонкая полосочка воды — не крепостной ров с указанной жидкостью, а тихая речушка, огибающая скалы? Я не знал.

Фея потеряла сознание, и я снял ее с головы. Кюс сразу очнулась у меня на ладони, а я стремительно спикировал, а точнее — упал, вниз. У вершин деревьев я с трудом остановил полет-падение, по-голубиному захлопав крыльями. Работая ими в той же манере и слабо хватаясь за попадающиеся под руку ветки, я приземлился в переплетение корней деревьев и кочкообразных холмиков травы. Пахло плесенью и псиной. Влажный тухлый воздух говорил о наличии здесь болота. Состыкование с этой, с позволения сказать, землей вызывало в моих ногах и бедре дикую всеохватывающую боль. Резким движением я выдрал из ляжки неглубоко засевший болт, посадил Кюс к себе на грудь и, буркнув: «Приступай!», — отключился.

 

© Евгений Чепкасов, 1996 год, Пенза