ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Под Тропой Смерти

 

Кровожадный крокодил медлительно плыл под нами, разноцветно блистая наростами домов. Мутный поток кладбищенской ночи лениво омывал его искромсанные тесаками времени бока.

Из перерезанной вены горизонта начал течь липкий солоноватый свет. Краешек луны испуганно, как подсадная шляпа на палке, высунулся из кровавой лужи и нашел себя в открывающихся глазах крокодила — двух прозрачных шарах над сиргибскими вратами. Я не упоминал о них ранее, поскольку слишком  испугался стражников, и шары выкатились из моей дырявой головы.

Подлунный перелет свершился, и Сириус повис над черным зеркалом смертельной заводи. В ней отражались сиреневая, желтая луны и корочка красной. Лежали они памятным по темнице рыжих карликов равносторонним треугольником. Ладонь моя судорожно стиснула опутанную мягким кожаным ремнем рукоять меча, я любовно глянул на него. Меч, дружище, ты хоть и не волшебный, но тоже неплох в бою! Что такое? Напоясный кармашек рядом с ножнами был расшнурован.

— Леот! — взвизгнул я. — Фея сбежала!

— Что?! — встрепенулся Леот, старательно соскоблив тревожный взгляд с колдовской черноты и сунув его в опустевшую обитель Кюс. — Ее нет, — страдальчески заключил он. — Еще одна причина пугаться теней… Евгений, что ты чувствовал, когда посещал оракула?

Я вспомнил щекотку, особенно сильную, почти болезненную у кармашка…

— Да, все правильно! Ограбила моего лучшего друга, стерва!

— Как ограбила? — наивно спросил я.

— Каком кверху, вот как! Там энергии было больше, чем воздуха… А ведь он жаловался, что поубавилось, я же его устыдил. Убью!

— Леот, Леот, перескажи узнанное, пока луна но взошла совсем! — взмолился я, резко дернув его за плащ, будто проглотившая крючок рыба за прочную леску.

— Да что там пересказывать? Самая обычная история. Сулиты, одержимые призраками, попрыгали с Тропы Смерти и сами стали призраками. Незадолго до того оракула казнили за предсказание кончины Сиргиба и Вечной войны. Поверившие оживили его голову. После катастрофы Голова заблокировалась в своей норе, впала в летаргию и проспала до нашего прихода, то бишь четыре века с небольшим. Да, — задумчиво повторил он, тщательно облизнув ссохшиеся и треснувшие при перемене гримасы губы бледным языком, — чуть больше четырех веков…

— А может быть, он что-то относительно будущего? — спросил я в лихорадочной надежде, даже не сформулировав окончательно вопроса.

— Да, сказал, — Леот глядел вниз, и лицо его медленно мертвело, — конечно, сказал. Немного, но сказал. Дал хороший совет. Сейчас воспользуюсь. Но фея! Как же без феи?! — дико, с надрывом просипел он, и его широко распахнутые глаза обезумели.

И было от чего. Луна всплыла — голая, неприкрытая простыней горизонта луна. Бесстыдно показала миру свою обворожительную округлость, блестящую, словно тело ведьмы, и раскалила в сияющей под Тропой черноте зловещее клеймо, предупреждая нас о готовящейся пытке. Из центра лунного треугольника расплылись угловатые круги, модняво завились в угловатые волны и мигом переросли в беззвучный угловатый чернильный смерч. Рядом с треугольником вода осталась идеально гладкой, и по ней, мягко шевельнувшись и отойдя от стены, похожей на гриб, изъеденный слизнем, плавно заскользил сметанный бегемот. Он совсем оформился, встал на толстые ноги, открыл проклюнувшиеся красные глазки и, студенисто колыхаясь, пошел к адскому смерчу, нырнул в него, заткнул, успокоил, стал бесформенной массой, на секунду сделался белым, зеленым, черным крокодилом, вновь побелел и растекся меж лунами, как блинное тесто по масляной сковороде.

— Сейчас будет самое интересное. Да, сейчас начнется, — с видом гида объяснил Леот, набоявшийся до потери страха.

— Как, разве еще не началась? — заинтересовался я, будучи в том же состоянии.

— Смотри.

На треугольном блине появился пузырь, лопнул, взорвался, и из медленно заливающегося кратера вылупился призрак, небрежно закинувший на плечо массивную цепь. В другой руке он бесплотно стискивал черный материальный жезл; мутноватый сгусток его головы увенчивала пятилепестная корона, клыки которой были направлены не вверх, а в стороны. Тот самый призрак, что уже являлся мне. Прорицание ему, видишь ли, понадобилось…

— А, старые знакомые! — восторженно пропел он. — Просим, просим!

Блин закипел, забурлил, неслышно родив мертвый легион, выстроившийся за коронованным. Привидения, все как одно с цепями и пышными бородами, грациозно почесывались, отряхивая  ошметки гигантский утробы, и скорбно шелестели.

— Желаю твоим останкам скорейшего захоронения, Оризарх, — звонко молвил чародей, привстав на шатком облаке и веком заперев левый глаз. По изменившейся позе жезлоносца я понял, что это оскорбление и плеснул глупое и неуместное школьное «здрасьте».

Он учтиво поклонился мне и насмешливо ответил волшебнику:

— Не дождешься, любезный магистр! Ты же прекрасно знаешь, что от тех, кто прыгнул с Тропы Смерти костей не остается. Кроме того, ты дерзишь на моей территории, и это не в твоих интересах. Но я прощаю тебя, друг мой ненаглядный…

— Василиск тебе друг! — убежденно буркнул алхимик.

— Не друг он мне, но ревность твою я понимаю. Ха-ха! Как приятно общаться на новом языке. Все шутки остры и звучат необычно. Кажется, попал в стихотворный размер… Но ближе к делу… Нет, не насмотрюсь я на тебя, душенька-Леоторсиус! Есть в тебе что-то такое, без чего я просто жить спокойно не могу… — прочувствованно признался Оризарх.

— На чужое Прорицание рот не разевай! — сурово громыхнул магистр.

— Ах, обрусевший ты мой чародеюшка! Но ведь оно будет моим, не так ли? Будет?

— Просто так не отдам! — острозубо отгрыз алхимик.

— А кто ж тебя спросит, наивный мой? — нежно поинтересовался призрак.

— Себя уничтожу, а не отдам! — мрачно пообещал Леот, для наглядности откусив, не поморщившись, кусок сучкообразного мизинца. Я ощутил колкую соль под языком, как всегда при виде человеческой крови.

— Ну зачем, ну зачем же такие крайности?! Вон, и спутника своего испугал… Давай, лапушка, поговорим.

— Поторгуемся, — уточнил волшебник с довольной миной.

— Ладно, покусанный мой!

— И без этих.

— Слушаюсь, радость моя. Больно тебе… — Оризарх крикнул через плечо, и призраки рассосались. — Твои условия? — деловито спросил он, душа себя цепью.

— Кольцо.

— У, дорогой, это не поверхностный разговор, да, на поверхности не договоримся. Прошу ко мне. Не беспокойтесь! Вместе с королем ничегошеньки с вашими костями из случится. Даю слово.

— Не верю. Скажи нормально, — запривередничал магистр.

— Как нормально?

— Поклянись Серой Клятвой, что не убьешь нас там.

— Да чтобы я давал Клятву каким-то смертным!.. — взвился на городскую стену призрак, возмущенно кувыркаясь.

— Ну я, положим, на смертный, — медленно и гордо сообщал чародей.

— Смертный-смертный! — уверил король, возбужденно штопая камень стены. — И когда-нибудь я, пожалуй, попытаюсь доказать это. Но сейчас мне слишком нужно Прорицание. Слишком, чтобы мелочиться. Так слушай же Серую Клятву, недоверчивый! Ледиум Витуриус Астродус Фало Нор!!!

При словах призрака по треугольной белизне прошмыгнула и вернулась в огненное небытие кровавая рябь. Сам же он вел себя, как пламя последней свечи на именинном торте, задуваемое со всех сторон, бешено трепыхающееся, но не гаснущее. Сиргиб легко тряхнуло; мне показалось, что кто-то чистит меня, словно рыбу, от хвоста к голове. Плохо перепаханное лицо Леота и ельником поднявшиеся волосы молча поведали о солидарности наших чувств. Отмерив мучительное мгновение, все кончилось.

— Ну что, убедился? — обессиленно выдохнул Оризарх.

— Да, — лаконично ответил магистр, массируя плоские бородатые щеки и неприметно дрожащей рукой возвращая волосы на их законное место.

Я бережно стрекотал не чешуйкам собранными в пучок сильно отросшими когтями и тупо слушал.

— Тогда, — привидение очутилось рядом с нами, обмотав мелодично позвякивающую цепь наподобие шарфа вокруг шеи, а жезл зажав меж ног, — дайте мне ваши руки. Что ж делать, это необходимо.

Оно пронзило наши боязливые ладони острым холодом бесплотных пятерней.

— Можете смело спрыгнуть с Сириуса. Вот уж кто действительно бессмертен! Хорошо. Ну и зачем ты, Евгений, замахал крылами? Я вас держу, а так ты только Леота измордовал. Он тебе впоследствии спасибо не скажет. И на хвосте у тебя, надо сказать, преострый шип, нервничай как-нибудь по-другому. Врата. Проскальзываем… Не трепыхаться, вход довольно узок! Лапушка, тебе нога на дорога? Солидный магистр, а… Нет, поздно, поздно уже назад. Последняя пленка… Добрались, наконец! Можете разжать кулаки. И как вам королевские палаты? Понимаю и целиком разделяю ваше восхищенное молчание.

Грозная, пухлая, прелестная до отвращения красота. Раскаленные жарко-красные тучи любопытно обволокли нас и лениво тянущийся вперед проход, делясь впечатлениями на языке красных с промозглой зеленцой искорок. Кроме призрака, здесь царила не коронованная, но наделенная всей полнотой власти, упоительная прохлада. Прохлада бисерных брызг фонтана и купленного на последние деньги мороженого, прохлада огромной, мелко шелестящей плакучей ивы, прохлада ожившего поплавка у причудливой коряги и холод слизистой бьющейся рыбы.

— Красиво! Мне самому нравится. Но у нас мало времени до захода сиреневой луны. Следуйте за мной, спутники мои. Следуйте за мной, — ласково предложил Оризарх, доверчиво подставляя под наши возможные вероломные удары широкую бесплотную спину, и быстро попрыгал перед нами с частыми зависаниями.

Облачная дорога под ногами плотоядно чавкала и лизала их трескучими шершавыми вязанками искр, часто проход преграждали призраки с вполне материальными алебардами или что-то невидимое, но упругое и холодное. Король воздушным движением, мол, они со мной, торопливо устранял препятствия, Леот отрастил уже палец и беззаботно насвистывал какой-то тихий мотив, видимо, не замечая того, и пока туннель не выплеснул нас на ровную матовую поверхность неопределимого цвета, я успел испугаться, что волшебник сошел с ума.

Огромных размеров зал, в котором мы очутились, имел строгие границы и был вырезан в виде пентаграммы. Концы ее лучей, впившиеся твердые стены, скрывались шевелящейся завесой тени. Пять внутренних углов продырявила пятерка круглых нор; по одной из них, с красным клубастым облачком у выхода, мы только что шли. Пол, изрезанный магическими символами, лунный треугольник вместо потолка, форма зала — грозно рычали о его церемониальном предназначении.

А в центре раскинула пять острых, идеально ровных металлических щупалец малая пентаграмма, яростно выплескивая из себя гудящий огонь. Фигура, со страшной абсолютностью тождественная вечным огням множества земных городов. Окровавленные зайцы, дрожа, носились по стенам, отражая прихотливые движения гигантского, мощного, из самого ада выбившегося пламени. Король подошел к нему, остановив нас жестом, и провалился по пояс в пол, согнулся немыслимым образом, припав к нему головой и приложив к пятиконечному следу на матовой поверхности пятиконечную корону.

«Как, неужели на Земле такие вот штучки во всех городах?! — тревожно заскрежетал в мозгу голос магистра. — Отвечай мысленно».

«В России — точно во всех», — подумал я и ужаснулся.

Что же получается? Получается, что все, все, начиная с детсадовцев, приходят к «таким вот штучкам» и приносят цветы. Красивые цветы, нежные цветы, срезанные специально для того, чтобы… «Да ведь это жертвоприношение!» — пробила мозг и засела там кошмарная в своей очевидности мысль. К все видные деятели чего бы то ни было, все приходят, приносят прекрасные венки, поклоняются вечному пламени пентаграммы. Цветы — чудо, выращенное на земле созданным из земли человеком. Самая подходящая жертва.

«Да, — просипел во мне голос алхимика, — ко Вторжению готовятся тщательно!»

Оризарх вынырнул из пола, приглашающе поманил рукой и, почтительно обогнув вечный огонь, вошел вместе с нами в одну из нор. Нора как нора: квадратная и гранитная, кажется. О длине ее и чем она заканчивалась я рассказать не смогу, потому что, как только мы зашли в нее, призрак сказал что-то волшебнику по-гречески, указав на меня. Тот согласно кивнул и почти насильно затолкал меня в боковой отнорок, быть может, в камеру пыток.

Отнорок через дюжину шагов превращался в гладкий тупичок с крытой мохнатой пурсячьей шкурой лежанкой и премилым извилистоногим столиком. На нем, заляпав красной кровью золотой поднос, высилась звериная голова, обритая до синевы. Рядом с кубком, содержимое которого легко угадывалось, и пятью трескуче горящими зелеными свечами распластался булатный предмет с широким лезвием.

На Земле, будучи робким впечатлительным школьником, я бы, пожалуй… Но сейчас с дичайшим и радостнейшим воплем: «Прелесть, прелесть! Какое гостеприимство!» — я шмякнулся на белейшую, волосатейшую лежанку, стиснул в кулаке костяную ручку предмета: «Ах, какая изысканная сервировка!» — и раскроил им тонкий голый череп. Мягкий сизый мозг, слепленный монолитным неизвилистым шаром, я жадно выхватывал из расколотой скорлупы ковшом сложенных пальцев и с волколачьим аппетитом поедал, запивая теплой кровью из пятигранного кубка.

Ничего вкуснее я не ел со времени своего попадания в Плимбар, поэтому самозабвенно урчал, рычал и потом, прикрывшись плащом и заснув сытым тяжелым сном, вероятно, нецензурно похрапывал, и снился мне пурпурный капюшон, натянутый на что-то продолговато-тыквообразное, скрытое его жирной тенью. Из нее выглядывали две тесных пары пытливо-ледяных глаз, безапелляционно давая понять, что тыква — вовсе не тыква, а чрезвычайно умная голова, и что, если я еще раз произведу подобное сравнение, мне несдобровать.

Если изловчиться, вывернуть сонную шею, можно рассмотреть тщедушное тельце, обернутое в несколько слоев пурпурным плащом и подпоясанное недовольно шипящей змеей. Ноги у снящегося были птичьими, а короткие неестественно застывшие руки четырехпалыми и перепончатыми. Но может, я ошибался, поскольку, как только я видел эту картинку, шея моя не выдерживала ужасного выверта, сухо хрустя, ломалась, и предо мной висели только четыре по-звериному круглых глаза, пойманных сачком капюшона. Странная фигура отнюдь не безмолвствовала: она говорила бесстрастным оцинкованным голосом, хорошо мне знакомым по прошлый снам, следующий монолог:

— Желаю здравствовать, Евгений! У нас мало времени до захода сиреневой луны, человек, заключенный в тело ящера, поэтому буду краток. Надеюсь, ты узнал мой голос. Это я дал тебе волшебный Меч, снился в замке Корфа, помогал обрести себя и кормил тушенкой. Не верь никому: ни Кюс, ни Леоту, ни Прорицанию. Доверяй только мне, тогда спасешь и Землю, и жизнь свою, и возвратишься домой целым и невредимым. Ты хочешь спросить, кто я? Я мог бы тебе не отвечать, но, чтобы не было меж нами недомолвок, представлюсь. Я предводитель кралесов — мудрецов, живущих в том мире, откуда позорно бежал алхимик Леоторсиус, благословенном великими богами Цемплусе. Это нас, умнейших, так боится Корф. До сих пор боится. Имя свое я тебе пока не скажу, ибо, услышав его, ты непременно умрешь. Итак, Евгений, скоро за тобой зайдет волшебник. У него сиргибское Кольцо. Когда выберетесь на поверхность, расплющь Кольцо ближайшим камнем. Ты понял? Говори.

— Зачем? — подозрительно спросил я, обретя способность говорить.

— Так надо, недоверчивый.

— Кому надо? — поинтересовался я еще подозрительней.

— Мне! — звучно грохнул кларес и, опомнившись, добавил: — И тебе, разумеется.

— А почему ты приснился мне именно здесь? — задал я последний каверзный вопрос.

— Потому что появиться именно здесь очень легко, кроме того…

— Достаточно! — резко оборвал я пурпурный капюшон. — Легче некуда — появиться рядом с пентаграммой! Вот только для кого? — я понял, что вдался в риторику, и обрушил на клареса  прощальный удар: — Ступай туда, откуда явился, мудрец тыквоголовый! Меня тушенкой не подкупишь!

Капюшон мягко откинулся, явив мне такое, от чего я мгновенно пробудился, судорожно схватив себя за горло.

— Ты об этом пожалеешь! — прошипело у меня в голове и со звуком лопнувшей струны замолкло.

Пламя свечек уже успело захлебнуться в бесформенных восковых лужицах, едва видных сквозь заиндевело-бархатную тьму. В памяти крепко застряла, будто прибитая к чему-то гвоздями, разъяренная рожа из вещего кошмара. Такой страхолюдины я не видывал даже среди петуховских «инопланетян». Темнота вероломной подушкой душила меня, и, чтобы на дать этому процессу завершиться плачевно, я, протяжно зевая, поднялся с мохнатой лежанки и громко зашаркал к мягко светящемуся выходу из отнорка.

Около него я резко остановился, больно и отрезвляюще ударившись о стену алмазно-твердого воздуха. По квадратному коридору, словно пчелы по летку улья, оживленно сновали бородатые призраки, плотененавистнически поглядывая на меня и дико ухмыляясь. Нажим подушки, уже не воображаемый, медленно усиливался, выдавливая мои глаза; ноги быстро укоренялись в каменном полу.

«Похоже на то, что кларес пожелал остаться incognito и прикончить меня иначе», — мрачно подумал я, беспощадно ломая о  преграду-невидимку длинные когти, тупя серебряный меч и остервенело плещась разрушительными заклинаниями, вычерпанными из памяти одаренного магистра Орбана. Но тщетно! Воздушная стена оставалась все той же монолитно-прозрачной твердью.

Силы жалобно журчащим ручейком покидали меня и стекали в сточную канаву. Меня выжимали, будто переспелый помидор. Скоро дождутся, что из меня, как ни мять, не упадет ни капли сока, и тогда со злостью (маловато!) отбросят в сторону ненужную выжимку, брезгливо отряхивая испачканные пальцы. Пальцы… Сложенные особым образом пальцы правой руки. Что-то иссиня-черное захлопало перед глазами. Крыло ворона-трупоеда…

Не расслабляться! Хлопающая чернота испарилась. Призраки, шедшие мимо, приостанавливались рядом со мной, и на призрачьих губах, переползая с одних на другие, извивались трупные черви злорадных улыбок. Ворон возник вновь и вновь был отогнан.

Из последних сил я ухватился за прежнюю мысль. Пальцы… Большой, указательный и средний — щепотка, мизинец и безымянный пригнуты к ладони. Пьяно шатаясь, я приподнял тяжеленную руку и осенил преграду крестным знамением. Шестой палец скорчило дикой судорогой, на миг проглянула и тотчас скрылась чешуей нежная человечья кожа. Пара ближайших привидений исчезли вместе с преградой.

Я шумно рухнул в коридор. Прозрачные бородачи, обступив меня, возбужденно шелестели, но убить не пытались. Отрубленная кисть конвульсивно разжалась, выпустив недожатый помидор. Силы, будто шарик на растянутой резинке, который обычно продается в цирке рядом с клоунским красным носом, начали постепенно возвращаться в мое тело. Они тупыми дрожащими иглами вонзались в кончики длинных пальцев рук, массивных стоптанных пальцев ног и неразвитых тонких пальцев на горбатых изломах перепончатых крыльев.

Опершись на все еще обнаженный меч, я медлительно поднялся и звонко вонзил его в ножны. Призраки презабавно отшатнулась, когда я, оправляя трехцветный плащ, схватил его полу грозной щепоткой пальцев.

Я истерически расхохотался, и хохотал устрашающе громогласно до тех пор, пока из той части норы, где мне не довелось побывать, не вышел алхимик в сопровождения Оризарха и на топнул сандалистой ногой по моему конвульсивно дрыгающемуся хвосту. Я резко смолк, словно меня обезглавили.

— Что ты здесь делаешь? — грозно спросил он.

— Как ты вышел? — обеспокоенно поинтересовался король.

— Я вышел из отнорка, поскольку там стало слишком душно. Благодарю за яства и мягкую лежанку, — ровно сказал я, поклонившись Оризарху.

— Я сам ставил стену, — тихо произнес тот, — и никто, кроме меня, не мог бы ее разрушить.

— Да, убрать ее трудно, но духота была невыносимой.

— О какой духоте ты говоришь?! — возопил жезлоносец. — Ты жил в лучшей комнате для гостей!

Тут к нему молча наклонилось одно из привидений, помолчало немного ему в ухо и молча разогнулось. Оризарх ответил ему утробным шипом разъяренной кошки.

— Друг мой Леоторсиус! — несмазанно заскрежетал он. — Что бы ты сделал с путником, которого ты пригласил в свой дом, накормил, напоил, дал мягкую постель, а он после таких благодеяний убил бы двух твоих слуг?

— Предал бы самой мучительной смерти! — не раздумывая осудил «друг Леотерсиус».

— Совершенно верно, — зловеще пророкотал король. — Но, к сожалению, я поклялся Серой Клятвой, что не убью его в доме моем.

— Как же?.. Но ведь я не… Ты же знаешь! — залепетал волшебник, и лицо его стало одного цвета с бородой.

— Ты — не, а Евгений, твой спутник, — да.

— Как же?.. Но ведь он даже… А их кости… Он просто не смог бы…

— Смог! — односложно уверил призрак.

Леот шумно выдохнул и начал нервно вертеть на пальце широкое Кольцо из алого металла. Сиргибское Кольцо.

— Я обещал, что вы останетесь живы, но не обещал выпустить вас на волю. И что оставшуюся жизнь вы не проведете в моей камере пыток, я тоже не обещал. Но все-таки, попробуй оправдаться, неблагодарный разбойник! Если сможешь, я, так и быть, помилую вас, — обратился ко мне Оризарх с заманчивым предложением.

«Ты уж, Евгений, постарайся! — раздался во мне просительный голос чародея. — А то некому будет помешать Вторжению».

— Тех двух ротозеев я убил не нарочно, правда, — скорбно молвил я. — Они просто исчезли вместе с невидимой преградой…

— Куда проще! Так это все твое оправдание? Ну, знаешь ли, я ожидал большего. Прошу вас, друзья мои, следовать за мной. Моя коллекция орудий пыток — самая большая во всем Плимбаре — уже несколько веков остается просто пыльной коллекцией… Пришла пора проверить, действуют ли мои милые экспонаты.

Алхимик тихо взвыл, деранул себя за бороду и трескуче исчез в клубах скверно пахнущего голубого облачка. Дурной запах заставил скукожиться не только меня, но и бесплотного Оризарха.

— Что ж, Евгений, — сипло произнес он, когда зловонное облачко рассосалось, — поскольку старый скунс бежал, придется тебе мучиться в одиночку.

— Подождите вы с вашей камерой пыток! — с испуганно-грубоватой вежливостью вскричал я.

— Хорошо, подожду.

— Тогда ответьте мне, что бы с вами стало, если бы я умер здесь? — лукаво спросил я, бесполезно подметая хвостом стерильно-чистый пол.

— Ах, милейший пленник, это было бы ужасно! Скоропостижно скончаться на трехтысячном году бестелесной жизни из-за того, что связал ее Серей Клятвой с жалкой жизнью презренного смертного!.. — взволнованно пропыхтел король, вонзив черный остроконечный жезл в камень пола и легко выдернув его оттуда. — Но, к счастью, такого не случилось, — радостно добавил он.

— А что бы вы сделали с тем, кто спас вашу призрачью жизнь? — неровным визгливым голосом полюбопытствовал я, ловко накидывая на прозрачную шею привидения невидимый аркан.

— К чему эти вопросы, Евгений? Тебя они все равно не спасут.

— И все же? Интересно, можете ли вы быть великодушным.

— Могу! — утвердил призрак, пройдясь летающей походкой по коридору. — Пожалуй, я выполню любое желание моего благодетеля.

— И не отправите в камеру пыток? — выдохнул я давно забытый воздух.

— Да за кого ты меня принимаешь?! — громогласно возмутился он, поигрывая цепью длиной с велосипедную, но более массивной.

— Тогда с вас желание, великодушный Оризарх! — безумно хихикая уведомил я и шершаво стек по гладкой стене коридора на подметенный хвостом пол.

— Как понимать твое заявление? — обеспокоенно осведомился он. — А, ты, верно, помешался от страха! Как жаль, ведь безумцы притупленно чувствуют боль… Или же ты нормален?

— Конечно, нормален! — убедительно признался я и рассказал о предводителе кларесов и о невидимой подушке.

— Как же они посмели, зная, что я дал Клятву, явиться тебе и… Да от одного их вида ты мог… И я тоже! — истерично воскликнул призрак, яростно разгоняя столпившихся вокруг нас бородатых подданных ударами вездесущей цепи, от которой те дружно смывались, жалобно шелестя и повизгивая.

— Так я оправдался? — радостно спросил я, поднимаясь на корявые ноги и зябко поводя размашистыми крыльями.

— Да, — лаконично ответил он, неохотно добавив: — И еще желание. Чего угодно, благодетель?

Я мелко задумался, закупорив пальцами правой руки влажные дыхальца. В голову ничего не лезло кроме белиберды вреде: «Если у вас на руке шесть пальцев, то сколько дыхальцев расположено на вашей морде при условии, что вы погрузили пальцы в во все дыхальца, но два пальца остались снаружи?

— Придумаешь потом, какую цену лучше содрать с этого прозрачного садиста за наше волнение! — дельно посоветовал знакомый голос, явив вскоре и самого советчика.

Теперь голубое облачко пахло медом и первыми одуванчиками. Оно быстро растаяло, обнажив сутулую фигуру осклабившегося волшебника с потертой шапкой дичайшего покроя в руках.

— Шапка-невидимка, — представил он занятный головной убор и щелчком сухих пальцев отправил его в никуда. — Насколько я понимаю, лучшему и единственному другу твоего благодетеля, ни в чем, кроме того, не виноватому, объявляется амнистия?

Оризарх молча кивнул и шутливо заметил, что превращение скунса в цветок ошеломила бы современную земную науку.

— А теперь, справедливый король призраков, внимательно выслушай меня, — серьезно и внушительно произнес я, переходя на «ты», даже сам того на замечая.

— Слушаю.

—  Твою стену и твоих призраков я уничтожил при помощи крестного знамения. Оно дано верующим людям Богом, Который был распят на кресте. Ты сам убедился, как разрушительно действует крестное знамение на слуг Денницы.

— Убедился, — глухо рокотнуло привидение. — И что из этого?

— А то, — охотно объяснил я, — что ты со своим легионом наверняка собираешься участвовать в нашествии на Землю. В мире, который вы планируете завоевать, живет очень много христиан. Наверняка кто-нибудь из них осенит вас крестом… Тут вам и конец! Зачем же так глупо рисковать своей вечностью, Оризарх?

— Пожалуй, чтобы развлечься… — раздумчиво признался он. — Несколько тысячелетий мы воевали с сулитами, нашу войну единодушно назвали Вечной, но вот — она закончилась нашей победой. Уже более четырех веков мы полностью властвуем над мертвым городом. Скучно!

— Но прими во внимание мое предупреждение. Перед тобой дилемма, призрак: скучать дальше или погибнуть. Думай! — торжествующе посоветовал я.

— Да, дилемма… Дилемма… Дилемма… — забормотал Оризарх. — И откуда у тебя, пятнадцатилетий человечек, взялось такое красноречие? А? Ладно, я подумаю. Сиреневая луна уже коснулась горизонта. Вы уйдете сейчас или переждете сутки у меня? — поинтересовалось привидение изменявшимся тоном.

— Быстрее! — хором взревели мы с Леотом и погнались за привидением, плавно, но с недостижимой скоростью несущимся к выходу.

Зал-пентаграмма, пламя, бьющее из центра распластанной по полу звезды, диковинный поклон с прикасанием короны… Дальше! Ход с облаками, колкими искрами и несравненной прохладой… Вверх! Пронзительно-холодные ладони призрака в наших ладонях…

— Смирно! Не дергаться! Над горизонтом еще два трети луны!

Камнем, пущенным из хулиганской рогатки мы пробили белый треугольной блин, ставший упругим, как подаваемые в школьных столовых оладьи. Заждавшийся Сириус круто ринулся вниз, подхватил нас и вознес на городскую стену, а король призраков Оризарх бултыхнулся обратно, растворившись в заколдованной белизне.

Но вот сиреневая луна провалилась в ночное месиво джунглей. Треугольник неровно расплылся, прорвался посередине, разбрызгивая безвольные хлопья, и оттуда пыхнул, развернувшись и свернувшись в трубочку огненный веер, придав жалким блинным обрывкам форму бегемота.

Бегемот встал на толстые желеобразно дрожащие ноги и устало поплелся к месту, где черное зеркало врезается в старую сиргибскую стену. Там он и рухнул, более похожий теперь на молочный гриб, чем на гиппопотама. Глаза крокодила — два шара над городскими воротами, светившиеся недоброй краснотой, — погасли, хотя кровавая луна все еще висела в небе.

— Кончилось! — дико заорал Леот. — Наконец-то кончилось!

Буйно пританцовывая на терпеливой зеленой подушке, он кинулся ко мне с недвусмысленно распахнутыми объятьями. Скоропостижно решив размять затекшие крылья, я поспешно воспарил над городом и предоставил волшебнику для братских тисканий и благодарных шептаний всклокоченный моим крылатым взмахом воздух. Леот на радостях сразу же простил мою бестактность, вызванную брезгливой скромностью.

— Спускайся, Евгений! Спускайся, скромник ты этакий! — весело позвал он.

Я медленно спланировал на облако, заметив между тем, что по лесной чаще, в которую провалилась луна, начала расползаться заря. Сириус взвился вверх, неся на себе двух счастливцев, чудом избавившихся от камеры пыток.

© Евгений Чепкасов, 1996, Пенза