Осенью Офелию часто одолевали грустные мысли. С чем это было связано, она не знала, но глядя на небо, атакованное беспорядочными ордами туч, всегда предавалась унынию. Вот и сегодня, завернувшись в плед, она грела ладони о кружку глинтвейна и смотрела в истекающее слезами окно. Лондиний, как и раньше, встретил её моросью, но она уже перестала это замечать. Каждый приезд в этот город ассоциировался у неё с дождём. Эдакий менуэт из капель влаги и облаков пара.
Комната для размышлений, как она её называла, выходила единственным окном на парк. И сейчас, удобно расположившись на широком подоконнике, Офелия смотрела на проносящиеся паровые кэбы, вездесущие хобби-хорзы[1], и царственно парящий в небе дирижабль. Тяга людей к небу воплотилась в этих неуклюжих, словно гиппопотамы, конструкциях. Они, а не птицы, теперь царили в небе, осваивая пятый океан.
Ей нравились эти изменения. Ей нравилось летать, или мчаться на паротяге, глядя на проносящиеся мимо места, явления, лица. Даже спустя четыреста лет Офелия не растеряла вкус к жизни. Ей нравилось открывать мир заново, каждый раз, как он менялся. Открытие Нового Света, Возрождение, Реформация и Революция. Она пережила их все. И каждое наложило на неё свой отпечаток. Оставило свой след в душе. Может, поэтому ей не сиделось на одном месте, словно злой рок гнал её вперёд. И уже в этой гонке она поставила себе цель – искать тех, кто, как и она бродит неприкаянными тенями по Земле, неся бремя бессмертия или долголетия.
Она сама не знала, бессмертна ли она! Её небьющееся сердце ничего не доказывало. И в первую очередь — ей самой. Мало было вещей в этом мире, способных её напугать, особенно после безумия и смерти. Она часто проклинала Гамлета, пока боль не сошла до комариного писка. А затем и вовсе прошла, затаившись где-то в дальних закоулках её сознания. Офелия повела плечами и сделала глоток глинтвейна, горячей волной пронесшегося по пищеводу и огненным шаром скатившегося в желудок. Она улыбнулась и, откинув голову, прикрыла глаза:
— Моя госпожа, — шептал её спутник Костин, — лучше бы мы остались на ночлег в нормальном месте.
— А чем это тебя не устраивает?! – Возвращаться обратно по горной дороге в надвигающихся сумерках не было никакого желания. И поэтому она упрямо шла к перевалу Змоликас, покинув тёплый номер в гостинице провинциальной Самарины, у подножия Эпирских гор[2]. Июньский дождь был прохладным, а пронесшийся пару дней назад циклон понизил температуру до рекордно низкой для этой местности.
— До перевала еще несколько лиг и, как я слышал, места эти не слишком приветливы, — говоря это Костин, молодой валах, незнамо как попавший в Грецию, беспокойно вертел головой.
— Неужто?! — позволила себе усмехнуться Офелия, неся свои вещи сама из чистого упрямства. – Мне кажется, тебе просто не поднесли сливовицы. Или это была бехеровка?
Костин буркнул в ответ что-то неразборчивое, но хмуриться не перестал. На перевале, по словам владельца гостиницы, располагался постоялый двор, которым владела вдова Дафния Ипиротис, пришедшая в эти места много лет назад. С ней жили её дочери, которые со слов того же хозяина гостиницы вели жутко замкнутый образ жизни. Но дурная слава этих мест не достигала ушей туристов, в великом множестве бросившихся открывать для себя прародину европейской цивилизации. Конечно же, после того, как османы после долгой борьбы вернули грекам независимость.
Проделав изрядный путь на паротяге до станции Самарины, Офелии не терпелось размять ноги. И поэтому, не останавливаясь в гостинице, она сразу же устремилась к перевалу, взяв в качестве проводника молодого влаха. Её рыжие волосы растрепались из-за дыхания игривого ветра, который с каждой пройденной сотней шагов становился сильней. Походные ботинки помогали на горной дороге, не скользя на россыпях камней, в великом множестве встречающихся на том или ином участке пути. Саквояж легко превращался в небольшой заплечный мешок, сейчас уютно устроившийся на её плечах. Правда, с длинным кофром пришлось изрядно повозиться, пока, наконец, он не занял приемлемую позицию и не путался в ногах. Предложить помощь даме Костин не догадался и Офелия, усмехнувшись про себя, двинулась в путь. Ей было не привыкать.
Любуясь местными красотами и наслаждаясь чистотой воздуха, которой в городах уже стало не хватать, она не заметила, как вышла на небольшую площадку, с которой открывался вид на лежащий в паре лиг постоялый двор. Больше всего он напоминал гнездо ласточки, только двухэтажное, прилепившееся под самой крышей дома, вроде хлипко и неказисто, а — поди, оторви!
— Веселей, Костин! – Окрикнула она проводника, — Скоро отдохнём! Как знать, может у них и сливянка припасена.
Но эта легкомысленная бравада не вернула душевное равновесие молодому провожатому и, как подозревала сама Офелия, его рядом с ней до сих пор держал только выданный ею аванс. Спустя час, по внутренним ощущениям путешественницы, они вышли на уже утоптанную дорожку, всё той же змеей извивающейся среди камней. И, словно разбойник, двор вынырнул из-за очередного валуна. Издав возглас радости, Офелия устремилась к дверям, бросив прощальный взгляд на садившееся за левым плечом солнце.
Вышедшая навстречу гостям хозяйка поразила своей красотой. Как если Афродита Пеннорожденная явилась смертным, вдохновляя их на свершения. Длинная шея над округлыми плечами, угадывающимися под чёрной траурной шалью. Волнистые медно-рыжие волосы, лежащие в том беспорядке, что достигается только посредством могущественной женской магии. Тонкий нос с легкой горбинкой, пухлые алые губы, словно созданные для нежных слов и поцелуев. Но больше всего Офелию поразила молочно-белая кожа хозяйки. Предел мечтаний любой благородной леди в метрополии и колониях. Жизнь среди гор не отличалась комфортом, и по собственному богатому опыту она понимала, что содержание заезжего двора требует всех сил без остатка. А вышедшая им на встречу женщина больше напоминала королеву в изгнании, чем крестьянку.
Как только эта мысль пронеслась в сознании Офелии, она снова начала дышать. Словно очарованная красотой незнакомки она забыла, как это делать. И украдкой глянула на Костина. Юноша, раскрыв рот, во все глаза глядел на снизошедшую к нему богиню. Так смотрят на заставленный яствами стол, после голодного года.
Насладившись произведённым эффектом, богиня заговорила на греческом, но видя, что путешественница её не понимает, с лёгкостью перешла на общеимперский.
— Я рада приветствовать Вас на моём постоялом дворе, госпожа. И тебя, отважный юноша, — она одарила юнца столь ослепительной улыбкой, что кости того в тот же миг должны были превратиться в студень. – Проходите, мои дочери возьмут ваши вещи и позаботятся об ужине.
Внутри помещение выглядело идеально. Столы были покрыты скатертями, украшенными цветочной вышивкой ручной работы. Пол и стены удивляли своей чистотой и ухоженностью. А дочери, вышедшие им на встречу, были под стать матери, только обе с чёрными, словно вороньи крылья, волосами. Вещи гостей были приняты и разложены. Огонь в очаге, ранее тлевший, вновь ощутил силу и, загудев, устремился к дымоходу. Двор на глазах оживал:
— Вот видишь, — успокоила юношу Офелия. – Ты всё волновался, а здесь достаточно мило. Да и хозяйка — чудно как хороша, — подмигнула она Костину, но тот в ответ лишь неуверенно улыбнулся, всё еще находясь под чарами. Тем временем вошла хозяйка.
— Чего желают на ужин, мои гости? Могу предложить «кокорас красатос»[3], «кефтедес»[4], «кефалотири»[5]. А на сладкое галактобуреко[6] и лукумадес[7], — с улыбкой продолжила она, поочередно оглядывая путешественников.
— Несите всё, — сказала Офелия, у которой от одних слов о еде, начали течь слюнки. – И моему юному другу сливянки.
— Сливянки нет, но я могу предложить ципуро[8], — она вопросительно взглянула на своих гостей и, не заметив признаков протеста, кивнула и вышла. Вскоре раздался её голос, дающий, видимо, указания дочерям касательно готовящихся блюд. Пока Костин очарованно поглядывал на дверь, ожидая очередного явления богини, Офелия поднялась наверх осмотреть комнаты. Ожидания оправдались, всё чисто, если не сказать — стерильно. Впервые подозрения, еще несмелые, кольнули её. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, как говорил один её знакомый. Она осмотрела внимательней коридор, заглянула в другие комнаты, но так ничего предосудительного не обнаружив, спустилась вниз.
Тем временем дочери стали накрывать на стол, сохраняя тоже молчание и улыбаясь, словно механические куклы. Сколько бы Костин не пытался их разговорить, всё безуспешно:
— Они немые от рождения, — раздался голос хозяйки. – Кстати, если вам не сказали в деревне, меня зовут Дафния. И если вам что-нибудь понадобиться ночью, зовите меня. Мы спим в том крыле, я услышу.
— Хорошо, госпожа Дафния, — сказала Офелия. – Я только хотела спросить насчет ванны. Что у вас с горячей водой?
— Я предвидела Вашу просьбу, леди…?
— Офелия.
— Прекрасное имя для прекрасной леди, — заворковала хозяйка постоялого двора, стараясь поймать взгляд путешественницы. И едва их глаза пересеклись, по нервам Офелии пробежал огонь паники, быстро, правда, улегшейся. На миг её почудилось, что глаза хозяйки отливают огнем, но она списала это на усталость и отсветы очага. – Вода уже греется и Кора, прислужит вам.
— Мои благодарности многомудрой хозяйке, — она склонила голову, таким образом, отдавая дань уважения.
— Не стоит, право. Мы уже слишком давно занимаемся этим сами. И кто лучше поймет женщину, чем другая женщина. — Сказав это, она снова вышла. А спустя уже несколько минут появились хозяйкины дочери, споро выставившие подносы с едой. Следующие полчаса были отданы исключительно еде. Насытившись, Офелия отправилась в ванну, а вымотавшийся физически, но еще больше — морально, молодой влах — в отведенную ему комнату.
Закрывшись в комнате на замок, Офелия достала заблаговременно спрятанный револьвер. Посмотрела на кофр, но подумав, не стала его расчехлять. Зато извлекла из саквояжа длинный изогнутый кинжал бебут[9], засунув его под подушку. Немного здоровой паранойи никогда не бывает лишней, рассудила она, прежде чем потушить свечи.
Она резко проснулась, словно выброшенная из царства Морфея, чьей-то грубой рукой. Тишина в комнате и за дверью её почему-то не успокоили. Она, с трудом нащупав коробок, чиркнула спичкой, освещая комнату неверным светом. Зажегши несколько свечей, Офелия, не снимая ночной рубашки, приоткрыла дверь и, прикрывая свечу ладонью, выглянула в коридор.
Тихо.
Внезапно она услышала легкое шипение, буквально на грани слуха. И раздавалось оно со стороны комнаты, которую занимал Костин. Стараясь не шуметь, она сделала несколько шагов в том направлении, когда двери в комнату юноши распахнулись, осветив часть коридора, и из неё вышла вторая дочь Дафнии, имя которой они так и не узнали. Вся нижняя часть лица её лица и передник длинного платья были залиты чёрной краской. Но Офелия мгновенно догадалась об истинном цвете залившей лицо немой.
Кровь.
Бедный мальчишка стал первой жертвой семейки убийц, устроивших себе здесь пастбище. Не говоря ни слова, Офелия бросилась обратно в свою комнату. И едва дверной замок издал успокоительный щелчок, как на дверь посыпался целый град ударов. Бросившись к столу, она зажгла все свечи в комнате, лишь для того, чтобы увидеть за окном лицо хозяйки, растерявшее всю свою привлекательность. В некогда идеальном лице проступали змеиные черты. И это не считая двух клыков, приподнявших верхнюю губу. Мгновение две женщины смотрели друг на друга, затем одновременно начали действовать. Офелия бросилась к кровати, а Дафния в вихре осколков вломилась внутрь помещения. Но только ног у неё не было! Ниже пояса её тело представляло мощный змеиный хвост. Это отчасти объясняло, как её лицо оказалось на уровне второго этажа. Издав злобное шипение, хозяйка бросилась к путешественнице, протягивая к ней руки, вместо ногтей на которых уже росли чёрные, изогнутые когти.
Едва коснувшись подушки, под которой лежали кинжал и револьвер, Офелия вовремя развернулась, чтобы встретить летящую на неё смерть. В голове промелькнула древняя храмовая монета, виденная ею однажды в коллекции одного сноба. На аверсе монеты была изображена женщина-змея вроде той, что сейчас тянула руки к её горлу. И полустёртая надпись по-гречески — λαμία.
Подушка полетела в оскаленную морду ожившей легенды и, перевернувшись через кровать, подальше от разъяренной Дафнии, Офелия схватила бебут. Подушка буквально взорвалась облаком перьев, из которого ринулась ламия. Блеск стали немного охладил воинственный порыв. Но женщина-змея, свернув хвост кольцами, нависла над сжавшейся в углу жертвой. Дотянуться до револьвера теперь не было возможности, и Офелия сделала то единственное, чего от неё не ожидала ламия. Перехватив почти полуметровый клинок, отчаявшаяся женщина неожиданно бросилась вперёд, нанося размашистые, секущие удары. И последний удар, в который были вложены оставшиеся силы, вошёл точно в сердце хозяйки постоялого двора. Изумление, вызванное отчаянным мужеством жертвы, сменилось гневом, а затем болью и осознанием скорой смерти. Крик безумного отчаяния сотряс стены комнаты. Ему ответили голоса из-за двери, сдерживающей двух разъярённых дочерей последние секунды. Глаза Дафнии закатились, хвост дернулся несколько раз и замер, а Офелия уже упала на кровать, хватаясь за свой испытанный «ремингтон». И когда в рухнувших дверях возникли силуэты двух ламий, открыла беспорядочный огонь. Но только благодаря короткой дистанции почти все пули попали в цель, отбрасывая в коридор уже бездыханные тела древних чудовищ…
Утром Офелия, собрав вещи, вышла из дверей «гостеприимного дома», в котором вынуждена была дожидаться утра. Так как идти ночью через перевал смог бы только сумасшедший. Бросив на пол кувшин с оливковым маслом, она чиркнула спичкой и выскочила из двери постоялого двора, отдавая огню тела трёх ламий и молодого влаха.
— В Грецию больше ни ногой! – Произнесла она, поворачиваясь в сторону восходящего солнца…
Она открыла глаза, вновь выскользнув из мира воспоминаний в реальный мир. За окном всё так же шёл дождь, но глинтвейн в кружке окончательно остыл и, вздохнув, Офелия отставила кружку, вглядываясь в проносящийся мимо её окна безумный, безумный мир.
___________________________________________________________
[1] Хобби-хорз – одно из первых названий велосипеда, утвердившееся в английском языке с 1818 года.
[2] Северо-Западная Греция.
[3] «кокорас красатос» — петух, тушеный в белом вине.
[4] «кефтедес» — овощные котлетки из баклажан, помидоров, грибов, кабачков и бараньего гороха
[5] «кефалотири» — твердый сорт сыра из козьего молока
[6] это один из видов “буреков”, которые были принесены в Грецию турками, он напоминает пирог, но с необычной начинкой.
[7] «лукумадес» представляет собой небольшие шарики, которые готовят из дрожжевого теста. Сами шарики не сладкие, их обливают медом, сладким сиропом и посыпают сахарной пудрой
[8] Ципуро — относиться к разряду виноградных бренди. История напитка восходит к 14 веку, примечателен факт того, что до конца 20 века продавать его можно было только в пределах области (по-гречески: нома), где оно было произведено.
[9] Бебут — один из основных типов кавказских кинжалов. Вероятнее всего тюркского происхождения. Клинок изогнутый, двусторонней или односторонней заточки, длиной до 50
(Продолжение следует…)
- Скачать книги бесплатно
- Купить книги проекта Дневники Онлайн
