ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Извлечение погребенного
Я притаился за растением, вобравшем в себя все достоинства секвойи и недостатки кактуса, то есть неимоверную толщину и острейшие колючки. Разговора с феей у меня не получилось. Она отпиралась, отнекивалась и на довольно пристрастный допрос об истинных причинах убийства Кризуны ничего вразумительного не ответила. Плюнув на дознание, я послал Кюс завоевывать город.
Городские укрепления начинались широченным рвом, заполненным мутной водой и чешуйчатыми зубастыми тварями, довольно часто высовывавшими из нее плоские одноглазые головы. К северной и южной стене города через него были перекинуты подъемные мосты, по которым могла бы свободно проехать танковая колонна. Сделаны они были из толстых и, очевидно, тяжелых стволов чернильно-черных деревьев. На их фоне четко вытрафаречивались белоснежные пурсы, выходящие из Эмо с пустыми руками и возвращающиеся нагруженными тушами каких-либо животин или огромными корзинами с фруктами и кореньями. Толстые стены крепости оказались двойными, причем внешняя стена была намного ниже внутренней; между ними копошилось нечто крикливое, злобное и, наверняка, голодное.
На внутренней стене в частых живописных башенках стояли дозорные. Я залег напротив западных стенных гребней и наблюдал за тем, как из каменных гнездышек напротив меня бесшумно исчезали обезьяньи головы пурсов, будто сметаемые невидимым помелом. Метелкой работала фея, груженая мешочком с усыпляющим порошком и руководимая моими мысленными советами.
Траурно-фиолетовые сумерки заботливо свились над городом, густо осаждаясь на лоснящихся шкурах пурсов, с ржавым скрежетом поднимающих тяжеловесные мосты через крепостной ров. К тому времени, когда Эмо обрубил себя от остального мира, головы всех дозорных исчезли из смотровых башенок, и западная городская стена блаженно задрыхла. Вскоре вернулась Кюс, таща полупустой мешочек, и сообщила, что в крепости пропажи дозорных никто не заметил и что мои мысленные стратегические советы были достойны идиота, коим, собственно, я и являюсь. Из чувства самосохранения возражать фее, уставшей от летания перед пещерообразными ноздрями пурсов и бросания туда усыпляющего порошка, я не стал.
— Ну, чего расселся? — побудительно метнула она, расстегивая клапан кармашка, и, отправив вперед себя мешочек, залезла туда сама.
И то верно! Земля в опасности, а я наслаждаюсь жизнью, сидючи, подобно йогу, на колючках!
— Во-во! А я свою работу сделала, — раздался сонный писк феи; клапан запахнулся и тут же пронзился в нескольких местах невесть откуда взявшимся шнурком.
Буркнув немного запоздавшее «спасибо», я быстро вылетел в вороное небо, мгновенно обночившееся на город. Сиреневая луна только высветилась, когда я миновал ров и промежуток между стенами, зубы обитателей которого страшно блеснули в лунном свете, а глотки исторгли дружное визжание. Если твари меня и заметили, достать не смогли. Кармашек с Прорицанием вдруг задрожал и выстрелил вперед, указывая, подобно стрелке компаса, направление.
Город подо мной будто вымер; ни звука не слышалось снизу, ни одного огонька на было видно. Кармашек едва не отрывался под натиском книги, и мне приходилось сдерживать это семивековое стремление обеими руками. Наконец он властно потянул меня к черной призме, выделявшейся гладкостью, монолитностью и чужеродностью на фоне грубо сработанных и более высоких пурсячьих жилищ, боязливо обступавших ее.
Я опустился рядом и заметил, что сооружение доходило мне до плеча и усеивалось мелкими знаками, сияющими в свете сиреневой и показавшейся из-за вершин деревьев желтой лун. Никакого входа я не увидел, и создалось впечатление, что прямоугольник — сплошная плита. Прорицание вырывалось, будто обезумев, и я прикладывал титанические усилия, чтобы удержать его на месте.
— Ты воврэма прышол Эвгэный! — услышал я голос, басящий на языке стронгов с акцентом, похожим на грузинский.
Выхватив меч, я прижался к ледяной плите и увидел перед собой шестерых пурсов. Говоривший имел широкий черный пояс, на котором крепился молот с каменной головой и самоцвет невероятной величины. В руке он сжимал причудливо изрезанный костяной жезл, уши отсутствовали, а фигура была массивнее, чем у его спутников, нервно поколачивающих себя по плечам тяжелыми дубинами. Но кто рядом с ними? А рядом с ними стоял стронг и суетливо предлагал предводителю услуги переводчика, но тот не соглашался. «Значит, и среди богоизбранного народа есть предатели!» — подумал я с неожиданным злорадством.
Размахнувшись хорошенько мечом, я ринулся на жезлоносца, искорежившего мое имя, но он проделал несколько пассов и сильные чешуйчатые руки безвольно обвисли, выронив меч. Напоясный кармашек с Прорицанием, не сдерживаемый мною больше, начал отрываться.
— Я жрэц бога Лумы, — с расстановкой сказал предводитель, — и с удовольствиэм убыл бы тэба, эслы бы нэ прыказ могучего.
«Я бы тебя тоже с удовольствием убил!» — мрачно подумал я и боковым зрением заметил, что Прорицание оторвало-таки кармашек и бьется в пыли, пытаясь освободиться от пелен.
Жрец и стронг принялись оживленно перерыкиваться по— медвежьи, грубо выдергивая у меня из-за пояса дротики, ощупывая зарубцевавшуюся среднюю глазницу и рассматривая меч, в лапе жреца более похожий на кинжал.. Воины же тем временем подходили ко мне с заранее заготовленными веревками.
«Кюс, миленькая, просыпайся! Освободи Прорицание!!!» — мысленно заорал я, и беззвучный ор подействовал. Шнур, проштопавший клапан феиного кармашка, летучим змеем высвистнулся на несколько шагов передо мной. Следом выпорхнула и сама фея, заспанная, но вполне боеготовная.
Она хищно спикировала на беснующийся пыльный комок и принялась нещадно терзать его, высвобождая спасительную книгу. Наконец Прорицание выдралось из кармашка, мухой взмыло вверх и, облетев вокруг приземистой призмы чернокаменной плиты, мгновенно выросло до ее размеров.
Горожане забыли про меня: они, как и я, обалдело таращились на громадную книгу, взявшуюся из ниоткуда. Лишь жрец бога Лумы лихорадочно творил какие-то пассы, поспешно выкрикивая длинные заклинания. Но все тщетно! Прорицание величественно легло на плиту и беспрепятственно всосалось в нее. А плита неузнаваемо преобразилась: я бы сказал, что она исчезла вовсе, если бы не опирался постоянно на ее незыблемую поверхность. Итак, плита полностью обесцветилась, вмиг откопав глубокий белесый провал, плотно выскелеченный по круглым каменным стенам. А около дна, мощеного черепами, на ржавых цепях висел худющий безбородый и безволосый старик. Ну, один к одному — Кощей из какого-то сказочного фильма!
Я вспомнил ямбические излияния волшебной книги на его счет:
…Томится в Эмо мой создатель.
Великую имел он власть,
Но погубил его предатель,
Узнав его секрет. И вот,
Шагнув доверчиво в засаду,
Творец мой с именем Леот
Висит в цепях семьсот лет кряду.
«Долгожитель он, однако ж! — подумал я. — Чтобы семь веков провисеть в цепях, бессмертие нужно». Помнится, Ламис рассказывал о бессмертном земном алхимике, который долгое время был главой Братства чародеев, а потом бесследно сгинул. Его предал один из учеников, но вообще-то это темная история. Так говорил мне Ламис. Очень похоже на то, что висящий в цепях и есть свергнутый глава Братства чародеев.
Между тем, гигантская книга накрыла Леота, ласково облапив изруненными страницами ссохшееся тело. Облапила и мгновенно обесформилась, уменьшилась и как-то незаметно вмесилась в голое тело. И старик ожил. Он открыл глаза, мотнул босой головой, и оттуда обильно хлынул седой поток волос и бороды. Хилые мышцы Леота пропитались могучей силой, и ржавые цепи стали рваться или целиком выдираться из оскелеченных стен, брызжа белесыми костями жутких украшений. Жрец бога Лумы оглушительно зарычал и стремглав бросился к строению со шпилем на башне, вероятно, являвшемуся храмом. Пурсы, пришедшие со жрецом, разметались в разные стороны, стронг-переводчик взмыл вверх, а я поспешно полетел за ним. Вскоре я нагнал его и хрястко обломал ему крыло, заставив заверещать и рухнуть на землю. Я последовал за переводчиком и, медленно выдирая оставшееся крыло, прямо на пыльной площади, по которой в панике бежали белые великаны, устроил пристрастный допрос.
— Твой хозяин, жрец бога Лумы, — зловеще зашипел я, — он говорил, что убил бы меня, если бы не приказ могучего. Кто такой этот могучий? Ну?!
— А-а-а!! — завизжал стронг, когда я чуть сильнее надавил на крыло. — Пусти! Все скажу! Могучий — это великий чародей, наш покровитель. Он помогает нам в военных действиях и признает нашего бога, Луму. Он построил нам храм и доверил охранять гробницу. Могучий сказал, что если висящий в гробнице освободится, то наш город погибнет… Горе, горе Эмо, великой столице пурсов!
— Не блажи! — прирыкнул я. — Скажи лучше, откуда могучий узнал про меня? Жрец говорил про приказ…
— Да, приказ был, но он относился не к тебе лично, и отдал его могучий семь веков назад, когда построили гробницу. Он сказал, чтобы всех стронгов-лазутчиков, пробиравшихся в Эмо, мы не убивали, а доставляли ему. О тебе мы знали уже вечером. Мой брат из деревеньки, где ты останавливался, подслушал, что ты собираешься пробраться в Эмо. И мы устроили засаду!
— Могучего звали Корф? — с уверенной расстановкой спросил я.
Но покалеченный стронг не ответил: он хрупким взглядом, остекленевшим от первобытного ужаса, смотрел куда-то за мою спину. Я оглянулся. Довольно давно уже из храма выдавливался голос жреца, читающего заклинания. А сейчас храмовый шпиль задрожал, сбрасывая вековые оковы неподвижности, изогнулся, подобно крысиному хвосту, и своим острием начертал в воздухе огромный Знак. Всепоглощающе-черная тень упала от храма и, как смертельная змея, стремительно поползла к темнице старца. Дома пурсов, встреченные ей на пути, разлетались, брызжа камнями, как от ударов огромного тарана…
Я вскочил и прытко побежал к гробнице Леота. Старик успел парадно одеться к тому времени и бережно вкладывал в ножны длинный серебряный Меч с рукоятью, увенчанной круглым голубым самоцветом. Не помню, что именно и на каком языке я заорал алхимику, но он встрепенулся и принялся поспешно творить пассы. А черная тень уже ползла через площадь, она достигла стронга-переводчика, укоренившегося от ужаса, и он разметался по округе кровавым фаршем. Передо мной шлепнулся и судорожно забился в пыли его мясистый хвост.
Наконец пассы Леота возымели действие: прозрачная плита, закрывавшая гробницу, непроницаемо почернела и взмыла в воздух. С легкостью ковра-самолета она долетела до хвостошпильного храма и обрушилась на него всей своей тушей, полностью раздробив прибежище жреца.
Тень, подтекшая совсем близко, остановилась и взорвалась мириадами крохотных кусочков, истаявших в воздухе. Пурсы с криком бежали, а я завороженно глазел, как неспешно и величаво поднимается из гробницы алхимик, упруго ступающий по ступеням хрустальной лестницы, где отражались все три плимбарские луны.
© Евгений Чепкасов, 1996, Пенза
