ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Дурная привычка

 

Я очнулся от наваждения в проходном дворе. Левый ботинок, наполовину окунувшийся в мутную лужу, пропустил холодную воду. Нахохлившиеся воробьи унылой гирляндой сидели на веточке, защищенные кроной могучего дерева, и изредка жалобно перечирикивались. Мокрый пес крупно дрожал под козырьком подъезда, на свежевыкрашенной двери которого уже криво процарапалось короткое, но очень емкое по смыслу ругательство. Гадкий дождик, моросящий все с той же настырностью, путался в крови и золоте клена, собирался в тяжелые капли и размеренно падал на мою русую голову.

Я поежился и переменил положение. «Чем же кончилась битва? — неуверенно подумал я и сразу же перебил себя. — Битва!.. Какая битва?! Ты на Земле, промок… А в твоем буйном воображении никто, кроме тебя, не виноват!»

«И все-таки… Я не могу поверить, что их не существует! Ни феи Кюс, ни алхимика Леоторсиуса, ни архвуруса Корфа (надеюсь, бывшего и мертвого)… Я не забуду Тропы Смерти, Оризарха и головы оракула в пещере!» — отчего-то дрожа, доказывал я себе.

«Забудешь, все забудешь… А придумка славная была, главное — длинная. Может рассказишко получиться, да что рассказишко… Такие мысли и на роман потянут! Вон сколько воды под ноги натекло».

«Да кто ты такой, чтобы перечить мне, чтобы разуверять меня?!» — мысленно взбеленился я, клацнув зубами то ли от холода, то ли от злобы.

«Я есть ты, твоя неотделимая и всегда правая часть, я и сейчас говорю тебе правду… Подумай! Куда тебе, девятикласснику с тройкой по физкультуре, быть спасителем Земли?!» — убедительно проворковало во мне.

«Действительно, куда мне? — побежденно усомнился я. — И что за чушь, если подумать… Крылья, хвост… Да еще карлики какие-то рыжие, пурсы!»

Подрагивая всем телом, я потерянно стоял под деревом, бессмысленно глядя на далекую бананную кожуру, повисшую одиноко на колючем кусте. Я машинально наблюдал, как из черного дверного проема грязного подъезда выкатилась неимоверно толстая бабулька в калошах на босу ногу. Все так же безучастно я смотрел на тяжело, но плавно ступавшую старуху, на ее белое помойное ведро, нахлобученное бледно-зеленой крышкой.

Бабулька, кряхтя и переваливаясь, нагнулась над желтой кожурой, понюхала ее с улыбкой и взяла в руку. Она оглянулась кругом, каким-то образом не заметив меня, жадно сунула в рот бренные останки банана, скривилась и сплюнула. Я поспешно отвернулся и провалился в мрачную задумчивость.

— Эй, внучек! — старчески проскрежетало у меня за спиной через некоторое время.

Я вздрогнул и обернулся. Рядом стояла, покачиваясь, та самая старуха. Квадратную крышку она держала теперь под мышкой, а в открытом ведре на груде невероятно тонких кружевных картофельных очистков покоилась бананная кожура с мелкими следами от старческих зубов.

— Аль заплутался? — громко спросила она.

— Нет, нет, я так… — смутившись, проговорил я.

— Чего ж тогда под дождем стоишь, как неприкаянный? Вишь, и куртеечка промокла. Хорошая куртеечка, модная, — похвалила она и царапнула грязным после чистки картошки пальцем по моей ветровке.

Я инстинктивно отпрянул, но черная полоска все же осталась на «куртеечке».

— Испачкала! Ой ты, горюшко мое луково! — запричитала она. — Куртеечку замарала! Ты уж прости, внучек, меня, дуру старую!

— Ничего, ничего! — быстро сказал я. — Дома отмою.

— Ты где живешь-то? А? Вона как! — протянула она, когда я сказал улицу. — А я тутушки живу, вот ведро мусорное понесла… Ты бананы-то едал? — спросила она вдруг.

Я сделал неопределенное движение головой и попытался уйти, но старуха остановила меня.

— Постой-ка, постой, соколик, не спеши! Я тоже не едала, а вот нонче, знашь, отведала, — призналась она, значительно показав мне содержимое помойного ведра. — Иду я, слышь, по улице с картошкой, глядь — бананами торгуют. Думаю: век прожила, а такого фрукту заморского не едала. Ну, я и купила. Банан-то вкусный, знашь, ну как клубника сладкий, чиста виктория!

И помолчав немного, старуха обиженно добавила:

— А чешуя ента такая горькая, одно слово — хина! Ладно, внучек, бывай! — попрощалась она и покатилась к скверно пахнущей  помойке. Я пробормотал, что-то вослед и, тряхнув мокрой головой, неуверенными шагами пошел домой.

«Да, ничего не было, все это — глупые фантазии, глюки, — думал я, поднимаясь на этажи. — Старуха с кожурой от банана — вот настоящая реальность! Но как жалко, Господи, как жалко!»

Я зачем-то прошел мимо своей квартиры и поднялся двумя этажами выше. Зачем? Ах, да! Тут живет мой приятель-тезка, пишущий рассказы. Один его рассказишко даже победил на каком-то конкурсе, и его напечатали в газете. Конечно, мне именно сюда!

Подняв руку с авоськой (что же в ней лежит? Ах, да, книга, голубая мечта!), я придавил красную кнопку звонка. Из-за двери послышались переливы, до смешного похожие на взвизгивания испуганной морской свинки. Следом за ними донесся возмущенный рык писателя, и я, ухмыльнувшись, позвонил вновь.

Дверь резко отпахнул тощий белобрысый парень моего возраста с бледными глазами и вечным прыщом на пипке носа. В нежной руке пианиста с характерно коротко остриженными ногтями он сжимал толстую книгу, заложив между страниц длинный костлявый палец. Тезка непонимающе оглядел меня, потер свободной рукой нос и молча отступил в сторону, давая проход.

— На улицу я не пойду. «Конана» читаю, — вяло произнес он, часто моргая.

— Я не на улицу, я так просто. Только что с книжного рынка, «Крысу» купил, — рассказал я с фальшивой беззаботностью. — Семь частей!

— Знаю, видел. Двухтомник такой с крысой на шаре, меловая бумага. Можешь не показывать.

— Кстати, есть прекрасная тема для романа. Может быть, страниц на двести, — объявил я с улыбкой.

-Да? Это интересно, интересно! — оживленно воскликнул Евгений и бережно опустил книгу на низенький тарахтящий холодильник, так и не заложив страницу. С холодильника что-то зашипело, черная лапка стремительно метнулась за его рукой.

— Ах, скотина-котина! — вполголоса завопил прозаик, отдернув руку и привычно снимая с ноги тапок. — Брысь, Кузя!

Красивый черный кот с белой манишкой стремглав взвился с кипы газет на холодильнике и принялся грациозно улепетывать, но карающий тапочек быстро догнал его, прихлопнул по хребтине, и откормленный зверь, обиженно мявкнув, скрылся.

— Так ему, собаке! — удовлетворенно произнес тезка. — А то совсем охренел: на своих бросается!

Он посмотрел на тыльную сторону ладони, где три параллельные глубокие бороздки медленно наливались кровью. Я глянул туда же и кроме обычной крупной соли под языком почувствовал смутно знакомую боль в деснах. Сосед слизнул кровь и весело сказал:

— С таким котом и вампиром стать недолго. Ну, что застыл? Разувайся, раздевайся, пошли на кухню. Э-э, ветровку куда угодно, только не на вешалку: там сухие вещи! Вон, положи на тумбочку.

Я прошел вместе с ним в маленькую тесно заставленную и завешанную шкафчиками кухню, следя мокрыми носками по квадратам линолеума.

— Хочешь кофе? — радушно предложил приятель и, не дожидаясь кивка, полез за сахаром. Он всегда говорил, что варка кофе с сахаром — это то единственное, что он делает в совершенстве, но по-моему, Евгений всегда переслащивал. Я устроился на табурете и для приличия закрыл глаза и посопел носом, вдыхая ароматные пары закипающего зелья.

«Добавить бы туда толченое ребро нетопыря и корешок, корешок… Но это всего лишь мысли, глупое воспоминание о несуществующем, я не был в Плимбаре, я не был чародеем, да и самого Плимбара нет! А все же славно вышло бы, если добавить… Славно», — думал я, наблюдая рассеянно, как тезка осторожно разливал кофе по чашкам, непроизвольно наливая себе больше.

— Ну, рассказывай! — обратился он ко мне и сел напротив.

— Роман этот нужно писать от первого лица, своего имени и возраста, — поучительно начал я.

— Уж с этим я как-нибудь сам разберусь. Не тебе учить меня литературным приемам! — самонадеянно выстрелил приятель.

— Роман может быть написан только таким образом. Иначе я ничего не скажу, — жестко осадил я ровным голосом.

— Хорошо, рассказывай, наконец!

— Только я стану говорить от «я», но «я» — это не я, а рассказчик, — сумбурно произнес я и начал: — Дело было так…

Я рассказывал невероятно долго и подробно, я беленился при каждом дополнительном вопросе, я тихо рычал, на память диктуя стихи рун, а сосед стремительно конспектировал размашистым, жадным до бумаги почерком.

— А Сиргиб: весь город, и Тропа Смерти, и то, что под Тропой (я понял недавно) — это все левиафан. Да. Идиот! «Ле», а не «ли». Лебедь, а не лифчик! Да, крокодил и бегемот! Я знаю, ты тоже читал. «Поворачивает хвостом своим, как кедром… Ноги у него, как медные трубы».

— Да, я помню! Это из Книги Иова! — восторженно восклицал Евгений. — Точно! «Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя».

— Да, и он там был. Город — крокодил, а там, внизу, — белый желеобразный бегемот. И лунный треугольник, кипящий блин. Запиши, обязательно запиши! — во весь голос орал я.

— Записал! — верещал прозаик уже сипнущим голосом. — В Серой Клятве любые слова?

— Это тебе по морде будут любые! Пиши! Ледиум Витуриус Астродус Фало Нор. Что? Второе? Ви-ту-ри-ус. Ах, если бы ты там был, не спрашивал бы! Естественно, меня там тоже не было.

Часа через три, совершенно охрипнув, я шепотом досказывал историю. В кухне один из шкафчиков я полностью размолотил, когда орал о приемах боя в схватке с волколаками. Недопитый кофе из моей чашки широко расплескался по полу.

— Вот так я и вернулся на Землю. И мне неизвестно, чем окончилась битва между Корфом и Леотом, — завершил я рассказ, а потом неожиданно для самого себя болезненно прохрипел, шкрябнув для чего-то ногтями по крышке стола: — Как же хочется пить!

— Сейчас что-нибудь налью. Да-а, хорошая история! — выдохнул приятель. — Только так детально, так полно ты не смог бы придумать. Тут что-то не то!

— Я и сам знаю, что не смог бы, — грустно молвил я. — Алхимик предупреждал меня о дурных привычках, и одна, кажется, осталась… Мне нравится твое горло, и я хочу пить!

Что, дорогие читатели, вы, наверное, думали: «Все ему, дураку, привиделось. Расскажет сейчас другу, тот напишет роман, и занимательная история закончится чинно и благообразно». Еще чего! Я не стану доверять свои мысли и чувства, открывать душу жалкому писаке, чтобы тот слепил из этого откровения куцый рассказишко и где-то напечатался!

— Что поделаешь, дурная привычка! — зловеще прошипел я и стремительно кинулся на прозаика. Знакомая резкая боль в деснах стала невыносимой, жажда жгла глотку…

Мои клыки легко вонзились в нежную шею Евгения, теплая пьянящая кровь наполнила рот. «Я был там, я был там, я был там!!!» — счастливо пульсировало во мне, и я пировал над телом соседа так же весело и жадно, как и тогда, в храме Трех Стихий, над поверженным жрецом с откушенным пальцем.

© Евгений Чепкасов, 1.09.93-18.02.96, Пенза