Сидя на печной лестнице, юная кикимора шила себе новую рубаху, но, сказать по правде, выходило у нее не очень. Несмотря на все старания, стежки ложились вкривь и вкось, получались разной длины. Все оттого, что во время работы она дергалась и подпрыгивала, будто на приступку, где она сидела, подложили канцелярскую кнопку.
Кикимора была небольшого росточка, с горбом на спине и змеящейся по нему косой. Одета в длинную черную рубаху и веселенькую шапку с рожками, вероятно, собственного изготовления, потому что рога на ней были разной высоты.
-Кика! – позвал с порога банник. – Я вернулся. Что на ужин у нас?
— Ну и че? Вернулся он, видали? – скандально завизжала кикимора. – Ужин ему подавай! С чего бы это? Уж не жена ли я тебе?
Наглядно демонстрируя отсутствие ужина, в воздух поднялись пустые горшки и чугунки и стали хаотично летать по избе. Кухонная утварь время от времени натыкалась друг на друга, на стены, а особенно дерзкая сковорода со всей дури врезала баннику по лбу.
Пользуясь замешательством незадачливого жениха от всей этой кутерьмы, кикимора выскользнула за порог.
* * *
— Бабушка Авдеевна! – раздался скрипучий голос и в дверь заколотили.
— Иду! Иду! – ответила знахарка и пошла открывать, бурча себе под нос:
— Кого это принесла нелегкая в такой час? Ты? А тебе чего? – удивилась, обнаружив на пороге кикимору. – Аль заболела? Так вроде не болеет ваш род. Ну, заходи, коли пришла.
Не каждый осмелится впустить к себе в дом кикимору, но Авдеевна была не робкого десятка.
— Бабушка, помоги! – неожиданно попросила кикимора, хватая знахарку за руку и с мольбой заглядывая ей в глаза. – Нет больше мочи так жить. Чувствую, что не родилась я кикиморой. Опостылели мне все: и кикиморы соседские, и шушканы бестолковые, а больше всех – жених мой банник.
— Знамо дело, что кикиморой ты не родилась. Выкрал он тебя из семьи человеческой, когда ты младенцем была, чтобы жену себе вырастить. Это у них в порядке вещей. Так, то — дела давно минувших дней, а от меня-то тебе чего надобно?
— А можно все обратно вернуть?
Неопределенного цвета глаза с надеждой глядели прямо в душу Авдеевне и та смягчилась:
— Попробовать можно, только рискованное это дело. Можешь вообще помереть, но намучишься так уж точно. Обидно будет, если зря и не выйдет ничего. Честно скажу, способ есть. Только я его не пробовала никогда — нужды не было. Делать это надобно в марте, семнадцатого числа, за день до того и приходи.
— Бабушка, да куда же я пойду? – взмолилась кикимора. Сбежала я, а перед тем еще сковородой по лбу жениха огрела.
— Так откудова ты?
— Из Кикиморова. Можно я у тебя поживу? Я тебе помогать буду. Что скажешь, делать буду: стирать, убирать.
— Эко тебя занесло. Это ж даль-то какая. А насчет подмоги толку с тебя никакого, уж я-то знаю. Да ладно уж, оставайся, куда ж тебя деть, горемыка.
.* * *
Так и прожили вместе почти два месяца знахарка и кикимора. Жиличка старалась не вредничать, да у Авдеевны особо и не забалуешь, но и быть полезной у нее не получалось. Знала знахарка, о чем говорила. Только начнет кикимора полбу перебирать, тут же на месте подпрыгивает. Дернется, да и рассыплет крупу на пол. Бабушка на нее не сердилась — понимала, что та не виновата.
А семнадцатого марта на рассвете, когда кикимора еще спала, взяла Авдеевна большие ножницы и выстригла крест у нее на голове, приговаривая только ей известные слова.
Кикимора закричала нечеловеческим голосом и стала корчиться в постели. Тело ее выгибалось дугой, на лбу выступили крупные капли пота.
— Попей, милая! – протянула знахарка бедолаге кружку с наговоренной водой. Для того, чтобы та смогла сделать несколько глотков, голову ее пришлось поддерживать.
— А-а-а! – кикимора закричала с новой силой.
Авдеевна поставила готовиться травяной отвар и присела у постели горемыки, что металась в бреду.
— Говори, что видишь, — сказала знахарка.
— Вижу реку, — слабым голосом ответила кикимора.
— Там должна быть лодка, видишь ее? Ищи.
— Вижу.
— Садись в нее и плыви.
— Села, плыву.
— Все время рассказывай, что видишь, — напомнила Авдеевна.
— Вижу, что река и лодка зеленые, а на берегах трава растет и деревья. Вижу коров на берегу справа.
— А слева коров видишь?
— Нет.
— А что еще не так на разных берегах?
Кикимора замолчала, странно охнула, а затем сказала:
— Деревья сухие.
— Где?
— Слева. И трава пожухла. Деревья горелые что ли? – неизвестно у кого спросила сновидица. – Как будто пожар был. А одно горелое бревно вообще на земле лежит. И травы здесь больше нет, только черная потрескавшаяся земля.
— А справа? Какие там деревья? Есть трава там? – спросила знахарка.
— Да, там и трава и деревья – все зеленое. А-а-а! – снова закричала кикимора.
— Что, милая?
— Горб огнем жжет. И всю левую сторону ломит.
— Так немудрено это, — сказала Авдеевна. – Горб-то у тебя тоже с левой стороны. А ты сама сказала – пожар там был, сухое все. Надобно, чтобы левый берег зазеленел. Направляй лодку к правому берегу. Давай пристанем там, где есть саженцы небольшие: деревца, кустики. Такие, чтобы ты сама с ними справиться могла. Видишь?
— Вижу. Пристань и лопату ищи в кустах. Потом выкапывай саженец и вези его на левый берег, сажай там и полей обязательно.
Отвар для кикиморы был готов. К тому времени она успела пересадить полдесятка саженцев. А голос ее становился все слабее.
— Утомилась, милая? – спросила знахарка.
— Еще как, бабушка.
— Вот, попей, — Авдеевна поднесла кружку с дымящимся напитком к лицу горемычной. – Это тебе силу придаст.
Та сделала несколько глотков. Чудесным образом боль успокоилась, а взгляд неопределенного цвета глаз стал осмысленным. Знахарка присела рядом и заговорила:
— Сейчас расскажу тебе, что ты видела. Левый берег – это твое прошлое, которое ты сжигаешь, никак не хочешь его принять. И себя в нем принять не хочешь. Неужто в твоем детстве и юности не было ничего хорошего?
— Ну, не знаю, — растерялась кикимора.
— А ты вспомни.
Неожиданно та улыбнулась:
— Кот у меня был. Его мне старая кикимора, что за мамку была, подарила.
— Вот видишь, мамка тебе подарки делала, любит тебя, наверное. Вспоминай хорошее, вспоминай. Его много было, просто ты его сразу не признала, а, может, забыла уже.
И кикимора вспоминала, чем дальше – тем больше. Рассказывала смешные случаи из детства, и улыбка все чаще озаряла ее остроносое лицо.
— А себя ты за что так не любишь? – неожиданно спросила Авдеевна.
— За то, что такая неуклюжая и некрасивая. А еще вредная, — ответила кикимора и расплакалась.
— Ты оттого неуклюжая и вредная, что себя не любишь, а не наоборот, милая. А насчет красоты, так она — у каждого внутри и из глаз глядит как свет из дома сквозь окошко. Внутри каждый – сам себе хозяин. Что захочешь, то в тебе и вырастет, — знахарка обняла страдалицу, прижала ее голову к груди и гладила, пока та не успокоилась. — А теперь ложись, поспи, много сил тебе еще понадобится. И жалей себя от всего сердца. Ты у меня умница и красавица, запомни это. Просто запуталась, да и не мудрено. Все у нас будет хорошо. А хочешь, насовсем у меня останешься? Будешь внучкой моей, я тебя премудростям своим научу? Дарьей окрестим, тебя же мне Небеса подарили.
* * *
Еще месяц выхаживала знахарка кикимору. Каждый день та сажала деревья и кусты на левом берегу реки. Когда силы подходили к концу, Авдеевна поила ее чудодейственным отваром, кормила и вразумляла. Через две недели жиличка с улыбкой вспоминала годы, проведенные в Кикиморове. Горб ее заметно уменьшился и не так болел. Да и на кикимору она походила все меньше.
А однажды в видениях появилась большая лягушка.
— Далеко до нее? – спросила знахарка.
— Далековато будет, бабушка.
Насадив деревья и кусты, Дарья принялась перевозить дерн и сажать цветы. Вместе с травой на левом берегу появились коровы. Девушка посмотрела на оба берега и нашла их одинаковыми. Неожиданно лягушка запрыгнула в лодку.
— Бабушка, лягушка, — сказала Дарья.
— Где, милая?
— В моей лодке.
— А вот и твое преображение, Дарьюшка! – Вставай, лежебока, праздновать будем.
* * *
На следующий день Дарья вышла во двор и увидела своего жениха. Вроде бы и он это был, но за время, прошедшее с их последней встречи, тоже заметно изменился. Стал моложе и выше ростом, а вместо листьев с банного веника облачился в джинсы и футболку. Очень даже привлекательный мужчина получился.
Девушка не могла понять, что произошло с банником. Забегая вперед, скажем, что она этого так никогда и не узнала. Возможно, банника, как и ее, в человека перевоплотил знахарь, возможно, любовь, а могло случиться, что Дарьино преображение обновило и ее половинку. Ведь не зря же мудрые говорят: «Хочешь изменить мир, начни с себя».
Дарья разглядывала черточки, которые остались прежними – приподнятые уголки глаз и опущенные внешние края бровей, мочки ушей необычной формы, и сердце ее заколотилось. Все это было таким родным. «А ведь, все-таки, вот она – моя судьба!» — пришло прозрение.
— Пойдем домой, — позвал бывший банник.
— Куда? В Кикиморово? – отшатнулась Дарья.
— Зачем в Кикиморово? Я здесь в Спиридоновке для нас домик купил. Будешь к Авдеевне в гости ходить хоть каждый день. А еще цветочки в ящичек посеял, чтобы тебе радостно было.
И тихо добавил:
— Прости меня за все.
— Да простила уж. И ты меня тоже прости, если что.

© Мари Лепс, 2016