Либо я ничегошеньки не понимаю в астрологии либо у меня что-то перепутали в метрике. Большую часть жизни прожил и прожил довольно счастливо, не зная, что я Козерог. Нет, то есть, намекали, но я как-то не связывал это со звездами. Потом понеслось… Гороскопы друидские, гороскопы японские, гороскопы китайские. Есть еще Глоба. Иранец с лицом Шендеровича.
Ладно. Козерог. Правда, уже ближе к Водолею. Но почему тогда люблю огонь, терпеть не могу землю, а воду иногда люблю, ну, там полежать в ванной или, порой, по утрам, а иногда – ненавижу, особенно когда подтекает из фитингов или, еще хуже – из системы охлаждения двигателя. Почему тогда не очень ладится с Тельцами и Девами и, наоборот – ладится с Овнами и Скорпионами.
Единственное, что сошлось про меня в каком-то гороскопе — это: «редкое сочетание мании величия с комплексом неполноценности».
А еще я имел счастье родиться на стыке года Собаки и года Свиньи. Жена свято уверена что я – Свинья. В чем-то она, конечно, права, но все же…

Я всегда любил собак. И лошадей. Но собак больше. Может быть, потому, что в детстве я с постоянным упорством просил маму купить мне собаку и лошадь. Кандидатура лошади почему-то категорически отвергалась сразу, а собаку – после долгих уговоров обещали… А купи мне тогда собаку – может быть я вырос бы более собранным и ответственным и сделал бы карьеру. И не пришлось бы им впоследствии краснеть за родное чадо…
Но, мама мне читала повесть «Лев и собачка» и мы вместе плакали. Потом я читал повесть «Пограничный пес Алый» и опять мы вместе плакали. Потом я смотрел «Ко мне, Мухтар» и «Дай лапу, Друг», читал Джека Лондона и плакал уже я один, потому что уже был большой и перед мамой было стыдно. А главное – потому, что было невозможно объяснить – как, на самом деле, я хочу собаку.
Я брал у мамы денег на мороженное, а сам покупал в ближайшем гастрономе колбасу ливерную по 50 коп. за килограмм и посредством нее играл с дворовыми собаками. Они бегали за мной, подняв уши и, задрав хвосты, они смотрели на меня умными и преданными глазами, они прыгали за мной через препятствия как пограничный пес Алый. Но, колбаса неминуемо кончалась, деньги тоже, да и гастроном закрывался, и они почему-то куда-то уходили, и я оставался один. Вернее, не один — а с желанием иметь собаку.

***

Собаки так у меня и не появилось. За то, появилась машина «Запорожец». Проезжая по Витебскому проспекту с максимально разрешенной скоростью в населенном пункте я замечаю, что рядом со мной по разделительному газону бежит совершенно удивительный доберман. Он забегает вперед, оборачивается и радостно облаивает машину. Потом убегает назад, потом опять догоняет и облаивает. Он играет со мной! Или с «Запорожцем»! Разделительный газон закончился, и я уехал так и не узнав его имени.
***
Ее звали Трильби. Она была керри-блю-терьер. Я не знаю, что значит «керри», но «блю» — потому что подразумевалось, что она голубая. На самом деле, серый цвет ее шерсти отдавал голубизной. Мы с ней встречались на туристических слетах, потому что были в одной команде. Нашим с ней любимым развлечением было перетягивание поводка. То есть, она хваталась зубами за один конец поводка, я – за другой и тянули каждый на себя. Успех был переменный потому, что я, все-таки, тяжелее, а она не курила «Беломор» и, поэтому, у нее не было пародонтоза.
Солнечным июньским утром мы всей командой отдыхали на полянке в перерыве между различными соревнованиями. Трильби резвилась, гоняясь за бабочками и катаясь по траве. Какой-то блондинке захотелось поиграть с Трильби и вместо того, чтобы вместе гоняться за бабочками и кататься по траве, блондинка стала звать: «Трильби, Трильби!» Трильби не реагировала. Тогда блондинка достала какую-то конфету и опять: «Трильби, Трильби!». Трильби продолжала гоняться за бабочками и кататься по траве, видимо, укрепляя корни волос, насыщая их полезными травами, что предотвращало их выпадение и избавляло от секущихся кончиков. Тут я снял кроссовки, которые надел за два дня до этого и больше не снимал, носки и негромко позвал: «Трильби!». Трильби тут же подбежала. Язык был шершавый и прохладный и ногам, освободившимся из двухдневного плена, было чертовски приятно. Вся команда грохнула со смеху, а у блондинки резко испортилось настроение. Она, наверное, обиделась. А чего обижаться — то! В двадцать с лишним уже пора бы разбираться во взаимоотношениях полов.

***

Я ожидал тещу около нотариальной конторы. В ожидании тещи я созерцал окружающую действительность. Окружающая действительность состояла из очень среднего возраста с…обачки и полдюжины разномастных, вьющихся вокруг нее кобелей. Краля была, скажем, так себе. Одно ухо – вислое, шерстка – с признаками стригучего лишая, хвост – хотя и колечком, но облезлый, передние лапы – короче задних. Мужиков всегда было трудно понять. И сейчас, они кружились вокруг нее с неистовой страстью и страсть эта была неподдельной. Они кружились по очереди в любовном экстазе, и пока один кавалер раскрывал священный бутон лотоса, остальные с громким лаем и лязганьем зубов отгоняли какого-то мелкого кобелька. Мелкому было не справиться с такой сворой, впрочем, как и с каждым в отдельности, но, какая-то невидимая сила заставляла его не ретироваться, а остаться там. Рискуя быть разорванным в клочья.
Кавалеры менялись очень быстро. Как-то не по-человечески. Завершив круг, свора дружно убежала. Остались только Краля и Малыш. Малыш был симпатягой, хотя и очень маленький. У него была милая мордочка, из которой в разные стороны торчали волоски, длинноватое тулово и смышленые глаза.
Я давно обратил внимание, что у собак глаза либо умные, либо грустные. Умные – у большинства. Грустные – либо у тех, кто осознал суть своей собачьей жизни, либо у убедившихся в пороках человеческой сути. У волков не бывает грустных глаз. И у гиен и у шакалов тоже. У них глаза бывают либо умные, либо – свирепые.
Краля, убедившись, что свора убежала, повернулась к Малышу и, едва заметно, кивнула. Малыш был маленький и Крале пришлось присесть на задние лапы. Потом еще и еще… Она повернула к нему морду, и он полизывал ее в нос.
Вскоре свора вернулась, очевидно, справив нужду и наспех перекусив. В таких случаях всегда необходимо что-то перекусить. Или пару затяжек…
Краля резко сбросила с себя Малыша, демонстративно громко тявкнув и лязгнула зубами. И вновь закружилась любовная карусель. Вновь менялись кавалеры, и свора опять убежала перекусить или по малой надобности. Что происходило потом, не стану описывать, дабы не обременять дорогого читателя повторами и рефренами.
Теща дала свидетельские показания, нотариус заверила ее подпись, не отвечая за содержание и взыскала по тарифу.
Краля, наверное, была очень доброй собакой, потому, что иная породистая, но надменная красотка так и ходит яловой. А эта, уж точно разбиралась во взаимоотношениях полов…

***

Найду теща нашла лет 20 назад под прилавком овощного рынка. Теща принесла ее домой и назвала Найдой в честь Найды, которая лет 40 назад жила в деревне Рогозино Брейтовского района Ярославской области и где по старинному обычаю всех свиней называли Борями, котов Кузями, а собак Найдами. Найда была рыжим комочком, и ее башка постоянно вылезала из ошейника, прикрепленного к якорной цепи. И еще, она постоянно хотела жрать, потому что растущему организму не хватало того, что не доедали куры и козы. Несмотря на якорную цепь, которая постоянно кособочила ее голову к земле и недоедания, Найда выросла добрейшей души собакой. Нет, то есть, она сторожила дом, облаивая прохожих, по ночам бодбрехивала другим деревенским псам, гонялась за курами, посмевшими пересечь демаркационную линию, хватала за ляжки козлов, помогая тем самым усталым скотоводам загнать тупую скотину в стойло.
Она укусила всего двух человек. Она укусила Сашу Блажко. Саша не представлял угрозы ни хозяевам дома, ни их имуществу. Не будучи знатоком собачьей психологии, я нашел единственное объяснение лишь в том, что собаки иногда кусают лошадей, а Саша Блажко пахал в этот день на Пязелевском поле как колхозная лошадь. Вторым был Паша. Он считал себя киноВогом и специалистом по сВучке собак. Единственное объяснение этого поступка Найды я нашел лишь в том, что он был козел.
А еще Найда роняла Аню в ведра. То есть не только в ведра, но и в тазы, кадки и ящики. Аня была маленькая, а ведра, тазы и кадки были повсюду. Ну, не совсем повсюду, а только на тропинках, столах, скамейках, то есть, в тех местах, где ступала нога человека. И ведра, тазы и кадки были заполнены прошлогодней травой, позапрошлогодней капустой, комбикормом и свежайшим компостом. Пространство тропинок, на которых располагались материальные ценности было ограниченным потому что вокруг были возведены заградительные сооружения чтобы куры не вытаптывали посевы. Я боролся с кадками, ведрами и бочками, переставляя их в непешеходную зону. Но они удивительным образом возвращались назад. Потом, я стал их пинать. Нога потом долго болела, но они опять возвращались назад и, похоже, размножались. Местом для прогулок было только пространство между ведрами и Найдой. Но Найда была очень ласковой девочкой. Только ее темперамент мешал рассчитать центр тяжести Ани. Она бросалась с ласками к Ане, положив ей на плечи лапы, а Аня, теряя равновесие, садилась в ведро. Мы выковыривали Аню из ведра после чего либо мыли ей попу, либо выбрасывали одежду.
Найда очень любила Гая. Гай был красавец-сосед и, к тому же западно-сибирской лайкой. Я мечтал, что их тела соединятся и у меня будет лайко-найда. Но высокий забор разделял их и любовь их была (как часто бывает) взаимной но платонической.
Найда любила меня. При моем появлении она писалась от восторга. Она прыгала на колодец с крышкой со щелями и писалась от восторга. Дед был очень недоволен, хотя воду из колодца никто не пил лет 15 – 20. Я спилил якорную цепь, сменив ее на легкую, оцинкованную, я перешил ошейник с брезентового на кожаный, но при этом, переделав кольцо из гвоздя двадцатьпятки в кольцо из четверки, но кованное.
Я соорудил ей новую будку. Будка состояла из двух слоев досок с утеплителем из пенопласта. По странному стечению обстоятельств, у меня остался сайдинг, подобный тому, чем сосед обшил свой дом и чем очень гордился. Я тоже зашил будку сайдингом, не со зла, а для удобства Найды, и будка получилась точной копией дома соседа с той лишь разницей, что в будке крыша была из финского линолеума с толстым ворсом, а сосед жил со сварливой женой и тещей-алкоголичкой…
К сожалению, возраст берет свое и НАЙДА УШЛА.

***

Меня собаки кусали три раза. Первой была немецкая овчарка на турслете. Спасли джинсы и короткий поводок. Второй была среднеазиатская овчарка и спасла врожденная реакция. Третьей была болонка, неизвестно откуда появившаяся. Может быть, я на нее случайно наступил или не внушил доверия, но она цапнула меня за нижнюю часть голени потому-что, не цапнув за нижнюю часть голени, она вынуждена была бы цапнуть меня за ботинок а я бы этого не почувствовал. Тогда еще никто не знал об Аршавине и Павлюченко, и уже мало кто помнил Эйсебио и Горинчу. Но болонка летела долго и в полете, очевидно, успела горько пожалеть о содеянном.

***

Его зовут Рэм Александрович Черноморченко. Он большой, сильный и рыжий. В его жилах течет дворянская кровь овчарки и боксера. Александрович – из уважения. Всех кого уважают, именуют по отчеству. А Черноморченко потому, что Полина Михайловна Черноморченко совершенно справедливо решила, что у каждой приличной собаки должна быть фамилия и решила дать ему свою девичью. Нет, ну хозяин позволяет себе, благодаря степени родства, называть его Козлом, или я, благодаря сложившимся отношениям называть его Ремчиком.
Мы друг другу понравились как-то сразу. Дальнейший ход событий только укреплял эту симпатию и, даже переводил отношения в иную плоскость.
У меня погасла коптильня. Я не хотел, чтобы копчение было горячими и дымоход вывел из камеры, а топку соорудил ниже уровня земли. Я встал на четвереньки и стал раздувать издыхающее пепелище. В принципе, я Ремчика не осуждаю. Так, наверное, поступил бы каждый, раздувай я коптильню в армейской бане. Но мощные фрикции заталкивали мою голову все дальше в топку и, похоже, я зря смеялся над героем гражданской войны Сергеем Лазо. Голову из топки я, конечно, освободил, в противном случае, не писал бы эти строки, но мою невинность спасли только джинсы. Это замечательное изобретение всех времен и народов ГОСПОДИНА Левиса Страуса избавило Ремчика от необходимости на мне жениться, а меня – от бракоразводных процессов, раздела не нажитого не мной имущества и прочих сопутствующих процедур, до боли знакомых мне по роду службы. Мой отказ не испортил наши отношения, потому что Ремчик оказался настоящим мужчиной и, очевидно, тоже читал Вишневского, который говаривал: «В готовности к облому — наша сила!».
Мы стали встречаться реже, но наши встречи заканчивались для меня обкусанными полами пиджаков, обгрызенными галстуками и петлями на штанах, которые не бралась вправить никакая русская мастерица. А еще, на моих руках, ногах (далеко выше голени) после наших встреч долго саднят ушибы и ссадины. Я не злюсь. Я понимаю, что это не по злобе, а от избытка чувств. Один мой друг сломал девушке два ребра. Не в запале, не от ревности, а просто он весил 120 килограмм.
Ремчик, конечно, прекрасно понимает команду: «Отстань, бля!», но я далеко не всегда могу ее подать от уважения к хозяевам или от присутствия малолетних детей. Ремчик так себя ведет только со мной. С другими он так себя не ведет, во всяком случае, в моем присутствии. Может быть, без меня он ведет себя точно так же.

Но, я не хочу так думать, потому что жизнь проходит. И у меня как у Малыша и Карлсона – НИКОГДА УЖЕ НЕ БУДЕТ СОБАКИ!

© Вова Питерский.