Промозглым утром, в первый день августа, на старом щербатом асфальте стояло полсотни студентов, одетых по-походному. Они намеревались провести две незабываемые недели среди корабельных сосен, жаждали накупаться в знаменитом озере, наиграться в бадминтон, наплясаться на дискотеке… Небо хмуро глядело на этих мечтателей, а они, иззябшие в ожидании автобуса, уныло переговаривались о том, в каком корпусе им доведется жить — в теплом или холодном.
© Евгений Чепкасов
За стенкой — веселье. За окнами — город.
А в комнате — тесно. И я здесь — один.
Представим: я в келье, и те разговоры,
И тосты, и песни — лишь прелести дым,
Искус, наважденье в тиши монастырской.
На деле за стенкой молчальник живет;
У Бога прощенья он просит настырно,
Стоит на коленках, просвирки жует.
И город пусть будет подальше от кельи —
Продвинем его монастырской стеной…
Всё стихло. И я восклицаю в веселье:
«Кто против меня, если Бог мой со мной?!
Гена Валерьев лежал в постели до тех пор, пока стихотворение окончательно не оформилось, а затем вскочил, восторженно перекрестился, резко дерганул в сторону тяжелую желтую штору так, что крайняя петля оборвалась, и ликующе поклонился ослепительному солнечному оку. И никакого язычества: солнце всходит на востоке.
(читайте далее >>> Триада. Детский сад. Часть 1. Глава 4)
Глава третья
Сегодня умерла мама.
Похорон я не помню. Помню только, что мне навязывали большой мамин портрет в белой бумажной рамке и хотели, чтобы я шел впереди процессии. А я отказался. По уголку портрет перехватывала широкая коричневая лента — такие вплетали в косы девочек-первоклашек, когда я был маленьким. Я думал о первоклашках, о своей курточке с синим букварем на рукаве и ничего не видел. Потом, помню, долго болели глаза: я не моргал и не плакал, а всё куда-то таращился.
Да, и еще: я почему-то испачкал руку землей. Очень странно брать бурую землю, а потом чистить руку о снег.
На поминках не пил, потому что терпеть не могу водку. Вино — да, можно, но не на поминках же… Хорошо хоть посуду помыли — уймища! Мы с мамой всегда спорили, кому посуду мыть… Ма… Ма!..
— Ма! — заорал Миша. — Ма! Я рассказ гениальный начал!
Услышав вопль сына, Софья Петровна Солева мягко улыбнулась и привычным движением перекрестилась. Миша очутился рядом с ней в тот момент, когда она прикоснулась щепотью к левому плечу.
— Ма! — продолжал кричать он, и в тесной кухоньке голос его достиг такой нестерпимой громкости, что сперва Софья Петровна, а затем и сам крикун зажали уши ладонями. — Ма-а… — шепотом протянул Миша, а мама молча налила и подала ему стакан кипяченой воды. Жадно выглохтав содержимое стакана, тот присмирел и улыбнулся идиотически счастливой улыбкой.
— Вот и хорошо, что начал, — давно пора, — спокойно и ласково сказала Софья Петровна. — Теперь хоть дома вечерами сидеть будешь…
— Буду, ма, буду… — лихорадочной
© Евгений Чепкасов
III.
ДЕТСКИЙ САД
роман
И выслал его Господь Бог
из сада Эдемского.
Сей род ищущих Господа,
ищущих лице Бога Иаковля.
— Холодно! — кричали с разных сторон. — Холодно!
Женя шел медленно, с вытянутыми вперед руками, с растопыренными чуткими пальцами — как слепой. Но глаза его были открыты, зрячи, а взгляд предельно напряжен. Те, кому случалось так смотреть, знают: веки каменеют, взгляд каменеет, изменить его направление можно лишь поворотом головы, а то и всего тела. Потом глаза болят, и их приходится протирать ваткой, пропитанной тепленьким слабозаваренным чаем без сахара.
— Теплее! — кричали с разных сторон. — Еще теплее! Совсем тепло! Горячо! Совсем горячо!
Женя остановился и с усилием моргнул, затем присел на корточки и из широкой щели между старыми крашеными досками внешней стороны беседки достал острый осколок зеркала. Заглянув в него, Женя увидел губы с трещинкой на верхней, прямой нос, покрасневший глаз с наползающей на него толстой русой челкой, голубое небо, облачную ватку, пока еще не смоченную чаем, нестерпимо сияющее расплавленное золото и вновь спокойное небо.
— Теперь Женек прячет, а Сашка ищет! — кричали с разных сторон. — Теперь Сашка ищет!
Саша победно изрек: «Yes!» — хотя и так было ясно, что его очередь, и, отвернувшись к глухой стене беседки, начал считать. Женя подумал и, усмехнувшись так, что треснувшей губе стало больно, спрятал осколок в кармашек шорт. «Нечестно!» — вскрикнул кто-то, но другие зашикали и предвкушающе захихикали.
— Можно, — сказал Женя, обращаясь к Саше, и, глядя, как тот озирается по сторонам, добавил: — Тепло.
— На фига так близко? — недовольно спросил Саша, а все, ухохатываясь, закричали:
— Тепло!
Некоторое время Саше было тепло, куда бы он ни пошел, но потом Женя сжалился и положил осколок туда, откуда взял.
— Так нечестно! — заорал Саша, когда нашел осколок и когда ему объяснили, в чем дело. — Я так не играю!..
— Честно, честно! — заспорили все. — Просто раньше так не делали.
— Я так не играю… — тихо повторил Саша и заплакал.
Заплакав, он убежал и сел на лавочку под гигантским шелудивым грибом с бурым исподом.
— Нюня, — неодобрительно сказал кто-то.
— Конечно, нюня, — отозвались еще несколько.
— Я тоже не играю, — со вздохом произнес Женя и пошел к Саше.
Тот уже не плакал, а сосредоточенно пытался отковырнуть от лавочки тонкую полированную щепку. Солнце шпарило, и до ржавой шляпки гриба было больно дотронуться. Женя вступил в вязкую знойную тень и, сев на лавочку, виновато спросил:
— Ты чего?
— Ничего! — грубо ответил Саша.
Женя посмотрел на лавочку: по ней полз маленький черный муравей. Подумав, Женя звонко стукнул ноготком перед насекомым, и муравей свернул в сторону, затем стуканье продолжилось, а муравей всё сворачивал и сворачивал, и Саша заинтересованно следил за происходящим, но вот Женя промахнулся, и слепой ноготь разрубил муравья надвое. Стало стыдно и страшно, и Женя, поспешно стряхнув муравьиные останки с лавочки, прошептал:
— Давай мириться.
Они помирились, но веселее Жене не стало; он тоскливо поглядел на резвящихся детей, на Сашу, мирно соседствующего, и сказал то, чего вовсе не собирался говорить.
— Все умрут, — грустно сказал он.
— И что?
— И ты, значит, умрешь.
— Сам ты умрешь! — обиделся Саша.
— Умру, — согласился Женя.
Саша испуганно посмотрел на него, затем на лавочку, по которой полз муравей, и на свою руку, лежащую на той же лавочке, после чего отдернул руку и зажал ладонь между голыми ляжками.
Женя улыбнулся.
— Мы с тобой не умрем! — радостно воскликнул Саша. — К тому времени изобретут лекарство от смерти.
— А новые люди родятся — им где жить?
— Пусть на другие планеты летят. Или мы улетим.
— Улетели одни такие… — скептически проговорил Женя и повторил: — Все умрут.
Саша почему-то вдруг перестал спорить. Он только спросил:
— А дальше?
— Дальше в рай или в ад.
Автор Евгений Чепкасов
